Слеза чемпионки

Папины слова все время действовали на меня как постоянный упрек, моя совесть в покое находиться не могла, тем более что моя старшая сестра Валя ходила в отличницах с первого класса. На ее фоне я со своими спортивными медалями была в папиных глазах абсолютно никчемным человеком. Все как в анекдоте — в семье двое детей: один умный, другой спортсмен. Я была спортсменом. Валя являлась для меня постоянным укором, ее фотография висела в школе на доске почета. А мы учились в одной школе. Я отличницей была только в первом классе. На большее меня не хватило. Валя была примером для всех по поведению. Я же вечно попадалась, потому что безудержно ездила по перилам, и один раз снесла всю делегацию из Германской Демократической Республики. Когда полетел Гагарин, нас закрыли в классе. Но мы со второго этажа по водосточным тубам спустились в школьный двор, потому что решили попасть на Красную площадь. Мама, начиная с моего пятого класса, вошла в родительский комитет — только из-за того, что у меня все поля в дневнике были исписаны вдоль и поперек, учителя делали записи даже в серединке. Чтобы облегчить жизнь учителям, мама каждый день ходила в школу, и педагогический коллектив мог с ней общаться без записей. Я с виду вроде тихоня, но на самом деле была настоящая оторва. Я никогда шумно не выражала свои эмоции, никогда никого ни на что не подговаривала. Но в какой-то момент вдруг становилась предводителем и куда-то всех заводила — как правило, не туда, куда надо.

Валя, как я уже писала, абсолютная копия отца и внешне, и по серьезности отношения к делу. Я же больше похожа на маму. Единственное, что нас с ней отличает, — мама была потрясающая певунья, все время пела. У меня же ни слуха, ни голоса. Если я хотела ее завести, то с утра, потому что у меня утром голоса никогда не бывает — просто хрип, я начинала что-нибудь напевать, страшно ее раздражая.

Дважды в жизни пение меня подвело. Первый раз на чемпионате мира в 1977 году в Токио. С детства у меня проблемы с лифтами — я их боюсь. Когда-то в сборной проводили всякие психологические тесты, приходили специалисты нас обследовать. Первую задачку я решила сразу же. Ту, что про гномика, живущего в Нью-Йорке на тридцать третьем этаже. Каждый день он спускается вниз на лифте, а когда возвращается домой, то доезжает только до семнадцатого этажа, а дальше — пешком на шестнадцать этажей вверх. Почему? Я сразу ответила: потому что он не дотягивается до своей кнопки. Это абсолютно моя история. Я до кнопки нашего седьмого этажа не дотягивалась. В старых лифтах, когда входишь, площадочка чуть проседала. Но не подо мной. У меня был настолько комариный вес, что несколько раз, когда я вставала на боковые поребрики, чтобы дотянуться до кнопки седьмого этажа, лифт как пустой кто-то вызывал. Легко представить мой ужас, когда открытый лифт со мной едет куда-то наверх.

Почему я так долго рассказываю предысторию? Закончился чемпионат мира, очень нелегкий для нас, закончились показательные выступления, мы разбежались по номерам, переоделись и собрались у лифта, уже в вечерних платьях, уже с бокалом шампанского внутри. Стоим, ждем. Вся команда жила — двадцать восьмой и двадцать девятый этажи. Останавливается лифт. Мне же надо быть первой везде! Я, естественно, влетаю первой, и тут же за мной закрывается дверь. Этот чертов лифт начинает с минус восьмого и до плюс пятьдесят второго несколько раз ходить вверх и вниз. Когда он наконец остановился (а остановился он на том же двадцать восьмом этаже), я уже сидела на полу с размазанной от слез и ужаса краской вокруг глаз. Когда я попала в банкетный зал, то тут же начала «лечиться» джином с тоником, принимая его как микстуру. На голодный желудок, после выступления, меня, естественно, быстро развезло. Объявили номер — предложили каждой команде исполнить свои национальные песни. Мне категорически петь нельзя, но тут активность меня снова подвела. Плюс джин с тоником. Я вытащила Юру Овчинникова, Иру Воробьеву, еще нескольких человек на сцену, и там мы начали договариваться, что петь. Выяснилось, что мы более или менее все знаем «Катюшу». Затянули. Быстро выяснилось, что кроме припева никто дальше слов не знает, и мы все время выводили: «Выходила на берег Катюша. Расцветали яблони и груши, выходила на берег Катюша…» Помню, как стояла посреди зала Анна Ильинична, безумно гордая, что ее дети поют, и совершенно ошалевшие японцы, потому что, в отличие от нас, они эту песню знали наизусть.