Слеза Шамаханской царицы

– Ну, что поздно придет... А может, наоборот, рано... Это уж как... Как получится...

– Да что с вами, теть Лиз?

– А что со мной?

– Да я как про Макса сказала, вы прямо побледнели вся! Идите, ложитесь скорее! Я вам горячего чаю с медом принесу!

– Ага. Принеси. Принеси мне чаю, Лен.

Легла в спальне, укрылась толстым пледом. Вот бы заснуть, а? Заснуть и не думать. Обмануть маету в голове, в сердце. Но разве заснешь, когда собственная жестокость гуляет сейчас там, на воле, творит свои черные дела? И бесполезно себя уговаривать, что творит во благо... Во благо чего, собственно? Во благо проявления ее женской мудрости, что ли? Нет, жесткость, она и есть жесткость. И не надо ее себе в оправдание мудростью приукрашивать, все равно белой и пушистой не станет...

Ленка с топотом ворвалась в спальню, сунула ей под нос мобильник:

– Теть Лиз, папа звонит, а вы телефон в кармане оставили... Хорошо, что я из кухни услышала, отвечайте скорее!

– Давай...

– Лизонька! Что, что у вас там случилось? – вырвался из трубки тревожный голос Влада, как только она нажала на кнопку включения.

– Да ничего не случилось... С чего ты взял?

– Я уже полдня пытаюсь тебе дозвониться... И Ленка трубку не берет, и... и Максим...

– Да Ленка телефон потеряла вчера, оставила на столе в аудитории. Говорит, хватилась через десять минут, помчалась обратно, а его уже кто-то прихватить успел! Придется новый покупать, уже третий за год...

– Понятно. Рассеянная, как всегда. А ты почему не отвечаешь?

– А я... Я не слышала, наверное... Он в сумке был, на дне...

– А чего у тебя голос такой?

– Какой голос? Нормальный голос... А ты, Влад? Как ты там вообще? В гостинице не холодно? Питаешься нормально? Там хоть какая-то приличная столовая есть? Обязательно обедай, у тебя же гастрит...

– Да у меня все хорошо, Лиз. А как Сонечка?

– Да тоже хорошо... Вот недавно из садика забрала, домой пришли, Ленка ужин готовит... Все как обычно, Влад.

– А я тут, похоже, одной неделей не обойдусь... Надо контейнеры заказывать, товар отправлять. Наверно, моя командировка дней на десять затянется, а то и на две недели.

– Ну, на две недели так на две недели. Что ж, если надо.

– Ну да...

Разговор застопорился, и пора было произносить обычные слова прощания, чтоб возникшая пауза не получилась слишком натянутой. Раньше, помнится, у них в эту паузу и комар не мог проскочить.

– Ну, тогда пока, Влад? Когда ты еще позвонишь?

– Пока... Хотя погоди, Лиз... Поговори еще со мной...

Она чуть не спросила в трубку – о чем? О чем нам с тобой говорить, если маемся оба, боимся этой натянутой паузы? О погоде, что ли? Хотя отчего же – можно и о погоде...

– А у нас завтра оттепель обещают, и у меня, как обычно, голова разболелась.

– А здесь, представляешь, совсем снега нет. Холод собачий, а снега нет. Неуютно.

И опять – пауза. И неловкость. И вдруг...

– А я... Я соскучился, Лиз... Ты не представляешь, как я по вам по всем соскучился... Сонечку за меня поцелуй, ладно?

– Ладно... И мы тебя... И мы тебя тоже все... Целуем... Приезжай скорее...

– Да, я постараюсь... Скорее.

Было слышно, как он сглотнул с трудом. Как с шумом набрал в грудь воздуху, хотел еще что-то сказать, но вместо слов полились в ухо короткие гудки отключения. И у нее вдруг тоже перехватило горло, будто через эти гудки вошла в сердце Владова виноватая тоска. Да, была в его последних фразах, в его шумном вдохе, в этих коротких гудках именно тоска, именно виноватая! И еще что-то было, уже не тоскливое и виноватое, а совсем даже наоборот... Родное что-то, из прежней их счастливой жизни...

Упала головой в подушку, расплакалась. Плакать было хорошо, легко, как плачут от неожиданно свалившейся на голову радости. Так, в сладких слезах, и уснула, будто согрелась в них наконец. Уже улетая в дрему, поймала за хвост тихую мысль: а может, оно и впрямь так надо было – и терпение чтоб, и жестокость...

Проснулась, словно кто до плеча дотронулся. Подняла голову с подушки, огляделась – никого... В комнате темно, в окно белый серп луны заглядывает. И вдруг захлестнуло сердце тревогой – Максим...

Встала, почему-то на цыпочках пошла к двери. В коридорчике темень разбавлена светом из кухни. Заглянула – вот он, ее сынок, сидит за кухонным столом, голову опустил на руки. И спина – вздрагивает...

Бросилась к нему, протянула руки, чтобы обнять за плечи, да остановилась внезапно как вкопанная. Он поднял голову, глянул горячими, опаленными болью глазами, улыбнулся жалко, потерянно. Выставил вперед ладонь упреждающе – не надо, мам...

Она и сама поняла, что не надо. Так и стояла над ним, не зная, куда пристроить мельтешащие руки – то ли за сердце схватиться, то ли сплести по-бабьи под грудью. И вопрос задала самый несуразный, несуразнее и не придумаешь:

– Что случилось, Максим?

– Ничего не случилось, мам. Все нормально. Иди спать...

– А ты?

– И я...

Выбрался неуклюже из-за стола, ушел к себе в комнату. И горе свое унес. Темное кухонное окно отразило ее беспомощное, часто моргающее глазами лицо – ну и сволочь же ты, мать...

* * *