Слезинка на щеке

«Я усмотрел в этом шанс сыграть по-крупному. Дома все было не очень хорошо — и ты, bellissima, начинала становиться опасной, угрожать мне. Несмотря на все мои старания, тебя не удалось убедить в том, что ты сумасшедшая. Константин прибыл из Греции, и в назначенный день мы встретились в аэропорту. Он выполнил свою задачу, вынес голову из музея и хорошо все продумал. Рассказывая мне об этом, он смеялся над собственным спокойствием— как он переоделся рабочим и прошел внутрь вместе с остальными, которые работали там внутри, обновляя помещение. Он провез подделку в тележке с песком для цемента, а подлинник забрал».

Доркас с беспокойством подумала, что он слишком многое ей рассказывает, слишком охотно раскрывает карты. Что у него за козыри, почему с такой легкостью снабжает ее информацией?

Он продолжал, а она устало его слушала.

«Какое-то время Константин прятал голову у себя в студии, а я томился дома, не зная, что произошло. Затем подделку в музее обнаружили, быстрее, чем он планировал, и хранить оригинал дома стало опасно. Поэтому он решил ее спрятать в своей идиотской эксцентричной манере. Не надо было мне связываться с таким партнером. Но у него гениальные руки. Творить уже не мог, но мог копировать. И делать такие безупречные копии, что немногие способны догадаться. Вдвоем мы могли бы составить отличную команду».

«Как он мог это сделать? — спросила Доркас. — Он же грек, и к тому же художник?»

«У него было единственное желание — освободиться от своей жены, — презрительно произнес Джино. — Голова принесла бы столько, что мы оба смогли бы жить в свое удовольствие. Как же он ненавидел эту собственницу! Он знал, что ей будет больно, если что-нибудь приключится в музее, которому она так предана. Он обвинял ее в том, что она его преследует, хотя я много раз говорил ему, что никто не заставлял его на ней жениться. Чего я не понимаю, так это почему так быстро обнаружили подмену. Он хвастался, что работа была выполнена великолепно».

«Все раскрылось из-за слезы, — сказала Доркас. — Она не на той щеке».

Джино пристально взглянул на нее и затушил сигарету: «Что за напыщенный дурак! Он клялся, что копия так хороша, что может находиться там вечно, но он этого не хотел. Я думаю, что у него хватало тщеславия, чтобы надеяться, что когда-нибудь распознают, что это его работа. Он сказал, что сделал одну маленькую ошибку, которую со временем обнаружат. Маленькую ошибку! Он был слишком самонадеян, этот дурак, слишком невысокого мнения об окружающих. Слишком много выпендривался. Еще эта шутка с запиской».

«Это ведь ты пытался выудить у меня записку, так?» — сказала Доркас.

«Конечно. И здесь и там, дома, через музей. В тот день в аэропорту Константин решил со мной поиграть. Он сказал, что не скажет, где спрятана голова. Он меня проинформирует попозже, сказал он, когда мы будем уверены в покупателе. Только когда он понял, что зашел слишком далеко, он раскололся, что вся информация благополучно следует ко мне в письме, которое придет из Греции. Я больше ничего не смог от него добиться. Поэтому я изменил планы. Я решил отослать его к себе в Сан-Франциско, чтобы он проследил там за делами, а сам вернуться домой и дождаться письма, чтобы удостовериться, что он говорит правду».

«И самолет разбился вместе с Константином», — сказала Доркас.

Джино кивнул: «Вместо меня. Боюсь, что для тебя это большое разочарование. Я еще не успел покинуть аэропорт, когда это стало известно. Я вышел и увидел, как эта злосчастная штуковина горит. Теперь уже не надо было делиться с партнером. Это натолкнуло меня на прекрасную мысль. Под покровом собственной смерти я смогу принять другое лицо и тем самым избежать некоторых скользких ситуаций, назревающих в Америке, и развязать себе руки. Единственное, что мне было нужно — это письмо от Совы. И на моем пути стояла ты, bellissima. Именно я обыскал нашу квартиру в тот первый раз. Мне казалось, что я знаю все места, куда его можно было деть».

«Затем ты нарисовал кружки мелом? Это был ты!»

Он выглядел довольным: «В первый раз это было не больше чем игра — чтобы ты поняла, чего я ищу, и отдала это. Но когда Фернанда рассказала мне, что случилось и как это тебя напугало, я решил продолжать. Фернанда, надо отдать ей должное, этого не одобряла, но ничего поделать не могла. Ради меня ей пришлось все скрывать и отпираться».

«А в ту ночь на Родосе, на балконе — это тоже был ты?»

Он кивнул, его глаза блестели: «Ты не поняла, ведь так? Да это я в ту ночь залез на твой балкон и смотрел на свою спящую дочь и на мать. Ты уткнулась головой в подушку, горло белело в темноте. Никакой любви у меня к тебе не было».

Доркас крепко сжала пальцы, ибо они непроизвольно потянулись к горлу.

«Я хотел порыться в вещах, но ты заворочалась во сне, и я вернулся на балкон и выждал. Когда ты вылезла из кровати, я ушел через комнату Фернанды».

«Кружки мелом в первую ночь на балконе, затем мылом на зеркале — это, конечно, тоже ты. Но зачем? Что за детские игры?»