Слезы Чёрной речки

Сначала на веранду зашла она, потом он. Первое, что меня поразило — его лицо. Чистое, молодое, с редкой сеточкой морщинок вокруг глаз. Голубые, ясные глаза казались усталыми и безразличными. Движения резкие, нервные, напряженные, как у испуганного зайца. И белая, как свежий пепел, седая голова. Я не сразу понял, почему принял его за мужчину в возрасте. Стоя предо мной, он таким не казался. Но тогда почему у него такие седые волосы?

Увидев меня, он замялся, стараясь увести взгляд в сторону. Не находя места, начал переступать с ноги на ногу, выискивая поддержки у хозяйки дома. Строго посмотрев на него, я приступил к своим обязанностям.

Прежде всего, указав на стулья, предложил им присесть: разговор обещал быть долгим. Потом, обозначив на протоколе номер допроса, задал вопрос женщине.

— Зента Марисовна Веред, — представилась она.

— Кем приходится вам этот гражданин? — после короткой записи продолжил я, кивая головой на незнакомца.

— Родной брат.

— Понятно. Так и запишем, — и к нему: — Ваша фамилия, имя, отчество?

Тот испуганно посмотрел на сестру, потом на меня, замер в оцепенении.

— Янис Марисович Веред, — поспешно ответила Зента, положив ладонь на его руку.

— А у него что, язык отсох? Пусть сам за себя отвечает, так положено! — строго посмотрев на него, попросил я.

— Он… не может говорить, — пояснила сестра.

— Немой, что ли?

— Нет. Был не немой.

— А что тогда? Почему молчит?

— Он… разучился говорить.

— Что?! — не понял я.

— Он не умеет говорить! — более твердо проговорила Зента.

— Как это… Не умеет говорить? Иностранец, что ли?

— Нет, не иностранец. Он без людей долго жил. Один. Забыл все, только меня понимает, я его заново учу речи.

— Ты мне тут зубы не заговаривай! — возмутился я. — Как это можно разучиться говорить? Он что, в пещере родился?

— Нет, не в пещере, — стала объяснять Зента. — Он здесь родился, с нами, а потом с семнадцати лет до этой весны жил в тайге.

— Ничего не пойму, — растерялся я. — Как это — в тайге один с семнадцати лет? Почему так случилось?

— Долгая история.

— А я не тороплюсь. Мне без протокола от вас не уйти, так что рассказывай, — приказал я, обмакнул перо в чернильницу-непроливайку, приготовился писать.

— Все говорить с самого начала?

— Да. И как можно подробнее.

Зента посмотрела на брата, тяжело вздохнула. Тот удивленно вскинул брови, замычал, попутно жестикулируя. Сестра закивала головой, давая понять, что разговор будет длинный. Соглашаясь, Янис покачал головой: говори, если что, спрашивай меня.

— Перед войной это было, в тридцать седьмом году, — после некоторого молчания начала Зента. — Мне тогда двадцать лет исполнилось, ему — семнадцать. Осенью отец и братья ходили в тайгу. Перед тем как уйти на осень, надо было по хозяйству к зиме прибраться: сено подвезти, картошку в погреба засыпать, пчел в зимник спустить. Да мало ли у крестьянина работы? С утра до вечера присесть некогда.

У нас тогда две коровы было, лошадь, две козы, поросенок да полтора десятка куриц. Все, что осталось после… Ну, сами понимаете. А до коллективизации рогатого скота было пятнадцать голов, пять лошадей. Впрочем, это не записывайте, ни к чему.

Так вот, значит. Покуда отец с сыновьями делом занимались, отправил Яниса в тайгу, — махнула в сторону брата головой.

Сходи, мол, сын на избушку, ты дорогу знаешь. Унеси продуктов, посмотри, не завалились ли ловушки, дров наготовь и назад возвращайся. Пока он ходил, все и случилось…

Зента рассказывала. Я иногда останавливал ее, не успевал записывать. Чем дольше длилась речь, тем больше вникал в суть ситуации, глубже проникался историей простого парня, волей случая оказавшегося наедине с самим собой.

Иногда после ее слов мне становилось страшно. Потом больно. Затем обидно или стыдно. За всех нас. За тех, кто одним росчерком пера сломал, искалечил судьбы человеческие непонятно зачем. И чем дальше говорила Зента, тем короче становились мои предложения на листе бумаги. Я начал понимать, что все, что случилось с Янисом — не для протокола, который ляжет в сейф под семь замков. Это должно быть обнародовано для более широкого круга людей. Как история, память, урок, потому что такое забывать нельзя.

В итоге отложил перо в сторону, брал редко, писал мало, но существу. Старался запомнить любую мелочь, которая могла пригодиться для будущего рассказа. В том, что буду писать эту историю, не сомневался. Тогда еще не предполагал, когда это произойдет — через месяц, год или десятилетия. Знал одно: напишу обязательно!

Здесь я не случайно разрываю границы рассказа, уступая место моему представлению. Думаю, сейчас наступило время удовлетворить любопытство читателя, предоставив на суд жизнь молодого Яниса Вереда. Чтобы потом сделать выводы: кто прав, а кто виновен в его судьбе.

* * *

Перешагивая через колодину, Янис подвернул правую ногу. Нестерпимая боль, как зубья медвежьего капкана, схватила, закусила, сковала движения. Бросив дрова, он присел на поваленное дерево. Согнувшись, долго сидел не в силах пошевелиться.