Слезы и молитвы дураков

Первое чувство, которое урядник испытал, было удивленное разочарование. Тот, в ермолке с булавкой, совсем не смахивал на государственного преступника. Был он какой-то щуплый, мелкий, не по возрасту старый; рваный, видно, с чужого плеча, короткополый балахон коробился на нем, отчего пришелец казался горбатым, а может, он и впрямь был горбат, бечевки, которыми завязывал башмаки, волочились по земле, жидкая бородка отливала давно не чищенным серебром. От него даже здесь, в лесу, веяло бедой и неуютом. Чужак о чем-то громко толковал с Ициком, и до слуха Ардальона Игнатьича, как щепки, долетали мудреные древнееврейские слова. Больше всего, однако, Нестеровича поразили руки чужака — длинные, как весла, он как бы загребал ими воздух или пытался удержаться на плаву.

— Бог в помощь, — бросил Нестерович, когда старший Андронов — Афиноген — заметил его.

— Спасибо, Ардальон Игнатьич, — степенно произнес Афиноген. — За грибками али дело какое?

— Какое ж в лесу дело? — схитрил урядник.

— Да мало ли какое, — сказал Афиноген и всадил в дерево топор. — Перекурим, братцы! — крикнул он на весь лес. — Милости просим, Ардальон Игнатьич, к нашему шалашу!

Так оно даже лучше, подумал Нестерович и подошел к Андронову.

Афиноген сел на пень, раскрыл кисет, достал из него махорку, угостил Ардальона Игнатьича. Каждый свернул по козьей ножке и задымил.

Присел к ним и Гурий.

Только литовцы — старик Ряуба и верзила Анзельмас — держались в сторонке. Чем дальше от властей, тем лучше. Выкуришь с властями самокрутку, а потом пожалеешь. Как бы кровью харкать не пришлось.

А Ицик и тот, в ермолке, как и водится у евреев, спорили до самозабвения. Что им он, Ардальон Игнатьич Нестерович? Они, видать, сейчас в небесах витают, разговаривают со своим Саваофом или бредут по синайской пустыне из египетского плена и от жары друг друга руками обмахивают.

Ардальон Игнатьич потягивал козью ножку, не упуская их из виду.

Зря день потратил. Зря. Исправнику Нуйкину нужен не этот… в ермолке с булавкой… ему нужен другой. Но где же он, Нестерович, выкопает для него другого? Даже в этом ему не везет. За всю свою долгую службу ни разу еще не поймал ни одной крупной рыбины… все уклейки да уклейки… А за уклейку награды не жди… От уклейки какой навар? Только раз в жизни, и то во сне, заарканил он настоящего злодея… абрага… подстерег ночью… повалил голубчика… связал намертво и — прямо во дворец к наместнику. Комнат во дворце видимо-невидимо… два дня на себе абрага тащил, весь потом изошел, чуть грыжу не нажил, пока приволок через все залы в кабинет его сиятельства… Его сиятельство открыл золотой ларь, вынул Георгиевский крест, повесил ему на грудь и сказал:

— Молодец, Нестерович! Пришел сюда солдатом, уйдешь ротмистром!

— Рад стараться, ваше сиятельство!

Наместник встал из-за стола, ввел его в какую-то комнату, а там мундиров. в глазах рябит… генеральские… полковничьи… ротмистровские… всякие.

Выбрал он себе мундир по мерке, подошел к дворцовому зеркалу и… проснулся.

Господи, подумал Ардальон Игнатьич, пуская колечки сизого дыма, ежели ты царя не можешь сюда заманить, чтобы он моих грибочков отведал, даруй мне хоть… ну, хотя бы того… настоящего, который в вице-губернатора стрелял.

— А у вас, я вижу, новенький, — сказал Ардальон Игнатьич, сплевывая махру.

— Вы о ком? — не сразу догадался Афиноген.

— О том… — И Нестерович простер руку в сторону Ицика и пришельца.

— А! — зевнул Афиноген. — Он не лесоруб… Он странник… малость того, — и старший Андронов повертел пожелтевшим от курева пальцем вокруг седого виска.

— Чего?

— У него, Ардальон Игнатьич, мозги набекрень.

— А он часом не прикидывается? — выдал себя урядник.

— Нет… Сами посудите: приходит и просит, чтобы ему лестницу сделали…

— Какую лестницу? — спросил Нестерович.

— До неба, — нарушил молчание Гурий.

— Ишь ты! — Ардальон Игнатьич погасил о сапог самокрутку.

— А ты, говорю, хоть знаешь, сколько на такую лестницу леса надобно, — продолжал Афиноген.

— Знаю, говорит, одно дерево, — перебил брата Гурий.

— Да вы не хором… кто-нибудь один, — попросил заинтригованный урядник.

— Рассказывай, — уступил брату Афиноген. — Ты же вроде обещал ему.

— Одного, говорю, дерева мало. Из одного, говорю, только до крыши можно…

— А он? — подстегнул рассказчика Ардальон Игнатьич.

— Я, говорит, покажу тебе такое дерево. И что вы думаете: подводит меня к пню, тычет в него рукой и говорит: «Это». Но это ж, говорю, пень, обыкновенный пень… А он: «Это! Это!» Смех и грех.

— А лестница-то ему зачем? — исподлобья следя за пришельцем, поинтересовался Ардальон Игнатьич.

— Я, говорит, к богу по ней поднимусь, — хихикнул Гурий. — В судный день… с докладом… И что ты, спрашиваю, ему о нас расскажешь. О вас, говорит, ничего… Я ему, говорит, только про евреев рассказываю. А вы, говорит, своего посланца ждите. Ну раз, говорю, о нас богу ничего хорошего не расскажешь, проси у своих… у Ицика… Видать, он его сейчас и уговаривает. Занятно с ним, весело. Послушаешь, и сам как будто одной ногой там…

— Где? — спросил Ардальон Игнатьич.