Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса)

Следовательно, европейская формация еврейства, в дополнение ко всем прочим своим характеристическим параметрам, обладает собственной сионистской моделью, которая впоследствии получит название политического сионизма, и который противостоит сионистскому видению в контексте еврейской духовности. Последнее определяет, что сионистская идея дана еврееносным геном и пришла в мир вместе с еврейским историческим (мессианским) сознанием; Тяга к Сиону не прихоть, а потребность еврейской натуры. Ицхак Маор удостоверяет, «… что идея Шиват Цион — возврата в Сион — зародилась как идеал национального избавления одновременно с разрушением Иудейского царства легионами Римской империи. Идею эту и выразила легенда о том, что „в день, когда разрушен Храм, родился Мессия“. В веках этот идеал прошел многие стадии перевоплощения и, наконец, приобрел Форму современного сионизма. Ибо прав тот, кто сказал, что сионизм — не что иное, как мессианское движение, но с реальными возможностями воплотиться в жизнь» (1977, с. 6). Высказанную д-ром И. Маором мысль следовало бы откорректировать поправкой, что рождение сионистского идеала как оформленной мечты о Сионе необходимо соотнести с разрушением не Второго, а Первого Храма, а за отцовским прообразом обратиться к пророку Исайе, и полезно дополнительно приобщиться к суждению д-ра В. Лакера: «Термин „сионизм“ появился только в 1890-х годах, но дело сионизма, идея Сиона, существовала на протяжении всей истории еврейского народа. Обзор истоков сионизма следует начать с Сиона, который всегда занимал центральное место в мыслях, молитвах и мечтах рассеянных по всему миру евреев. Призыв „В будущем году — в Иерусалиме“ — часть еврейского ритуала и многие поколения верующих евреев обращались лицом к востоку, когда произносили „Шмонэ Эсрэ“ („Слушай, Израиль“) — главную молитву еврейской литургии» (2000, с. 63-65. Здесь В. Лакер допустил неточность: «Шмонэ Эсрэ» означает у евреев особый молитвенный комплекс и переводится «восемнадцать благословений», а «Слушай, Израиль» звучит на иврите «Шма Исраэль»).

В свете подобных размышлений пристальное внимание, продуцированное к тому же сочинением Солженицына, вызывает к себе сионистское течение в среде русского еврейства. И на аналитическую поверхность выплывает малоизвестная особенность сионистского феномена, связанная исключительно с русским еврейством, таящим в своих недрах в противовес европейской модели самостоятельную, не зависящую от европейских пертурбаций, русскую версию еврейского сионистского чаяния. Эта модификация была обнародована Львом (Леоном) Пинскером в форме откровения об автоэмансипации или палестинофильстве. Как будет показано при последующем изложении, сионистская проблема раскрывалась в среде русского еврейства в уникальном и целиком оригинальном контексте; что такое тяга к Сиону — стремление утолить духовную жажду за счет живительной влаги родных беирим (колодцев) по типу Антея либо утверждение в национальном превосходстве, допускающем национальную спесивость и богоизбранность евреев по типу пушкинского «Я ль на свете всех милее/Всех румяней и белее», что свойственно европейскому сионистскому макету.

Подобная двойственность была истолкована Л. Пинскером в представлении палестинофильства и русская версия сионизма выявилась внутренне неоднозначной и, как всякое сознание, зависящая от мировоззренческих установок. Маститый Макс Мандельштам, — по свидетельству его биографа, «самый авторитетный для евреев всего мира представитель русского еврейства» и основатель первого палестинофильского кружка, — провозглашал: «в ратовании за свободу личности, за равенство перед законом, за уважение чужих мнений, за абсолютную веротерпимость, а не в отречении от самого себя, не в национальном обезличивании должен заключаться наш космополизм» (1999, ч. 1, с. 273). Мандельштам высказал ens originarium (первосущность) разновидности палестинофильства, которая впоследствии будет названа культурологической, но привязывает ее к понятию, не имеющему еврейского содержания, ибо «космополизм» суть европейское рационалистическое опосредованно, и тем самым Мандельштам соскальзывает на нееврейские духовные основания.