Слезы пустыни

К полудню я вернулась, но ни матери, ни сестры дома не обнаружила. Я пошла к соседу, дяде Кадиджи, который, как и мы, собирался уходить. Он был во дворе и набивал вещами старый мешок.

— Дядюшка, а где мои? — спросила я.

Посмотрев на меня, он покачал головой:

— Ушли… Приезжали на машине солдаты — прямо к вашему дому. В форме, с оружием. Задавали твоей матери много вопросов. Спросили, где эта загавская докторша, которая удрала из Маджхабада. Твоя мать сказала им, что у нее нет другой дочери, кроме Асии. Сказала, что не знает, о чем это они.

— Господи… Господи! Но где они сейчас?

— Солдаты велели твоей матери передать тебе сообщение. «Мы знаем, что она твоя дочь. Мы знаем, что ты врешь, — сказали они. — Передай ей от нас — мы ее ищем и скоро найдем. Передай своей дочери, что ей от нас не сбежать. Никогда». Это было предупреждение. И они очень испугались, твоя мать и Асия. Решили, что ждать опасно, и ушли.

— Но куда?

— В Хашму, к вашему дяде Ахмеду. В Чад бы они без тебя не рискнули. Твоя мама сказала, тебе нужно бежать. Но не туда, где тебя могут найти солдаты. Твои сказали, что ты обязательно их найдешь и вы снова будете вместе.

— А мама сказала, куда мне идти? — спросила я в недоумении.

Дядя Кадиджи пожал плечами:

— Откуда ей знать. Куда-нибудь, где безопасно. На юг, в Нубийские горы, подальше, где тебя не выследят и не сцапают. И еще вот что велено тебе передать: «Она знает, где мы спрятали ценности и золото. Пусть возьмет все, пригодится в дороге».

Как в тумане я вернулась на наш двор. Откопала тайник, набила карманы золотом. Положила в черный пластиковый пакет горсть сушеных фиников, запасной тоб и теплое платье. Затем попрощалась с дядей Кадиджи. Бросив последний взгляд на дом моего детства, я повернулась и пошла прочь. В душе я знала, что больше никогда сюда не вернусь.

Я не сказала дяде Кадиджи, куда иду. Я и сама этого не знала, и потом, мне не хотелось оставлять никаких следов для боевиков, вздумай они открыть охоту на меня. Я знала лишь, что иду на юг, что пойду на юг; может быть, попробую добраться до Нубийских гор. Путь предстоит долгий, но выбора у меня нет. Я не могла последовать за семьей: это могло бы навлечь гнев моих преследователей на головы любимых людей. В одиночестве я отправилась на юг, в иссушенную солнцем саванну, в пустыню.

В юности я видела, как правительство пыталось вербовать людей из племени загава для участия в джихаде против «неверующих» юга, включая народ нуба[12]. Я знала, что многие нуба — христиане, а другие — умеренные мусульмане. Теперь же я понимала, что религия в нашей стране роли не играет. Значение имел лишь цвет кожи. Если у человека светлая арабская кожа — он мой враг. Если черная — друг. Я решила искать убежища среди черных африканцев, независимо от их убеждений.

Я шла весь день и всю ночь и молилась Богу, чтобы он вел меня. К утру я знала, что делать. Я почти дошла до железнодорожной линии. Она ведет на юг, в Кордофан, который, в свою очередь, граничит с Нубийскимим горами. Я пройду всю дорогу, ориентируясь по рельсам. Если пройдет поезд, я спрячусь в саванне. Опасность заключалась в том, что на главных остановках в поезд садится полиция с обысками на предмет оружия или другой контрабанды и для проверки документов. Гораздо безопаснее было идти пешком.

Примерно через час после восхода солнца я достигла путей, повернула на юго-восток, и мое путешествие началось. Время от времени я миновала небольшие группы людей. Как и я, они куда-то шли по рельсам. Это была достаточно распространенная практика, верный способ добраться до цели. Не поднимая головы, я шла вперед. К полудню меня одолела жара. Я решила переждать ее и поспать, а ночью двинуться дальше. Станет прохладнее, и я буду меньше бросаться в глаза арабам. Я не забывала, что за мной могут охотиться.

Расстелив накидку, я прилегла под деревом, где собрались путники — тоже чернокожие африканцы, но из племен фур, массалит и некоторых других. Куда я иду, спрашивали они. Я отвечала, что хочу навестить родных в Кордофане.

Закрыв глаза, я попыталась заснуть. До меня долетали обрывки бесед, в которых проскальзывали арабские слова, и я поняла, что речь идет о нападениях на деревни в их районе. Казалось, безумие и убийства царили повсюду.

В сумерках я снова отправилась в путь. Сначала темная железнодорожная линия напугала меня, но вскоре я убедилась, как удобно идти по полированным металлическим рельсам, блестевшим в лунном свете. Я шла и шла, одна в бескрайней пустоте ночной пустыни, сопровождаемая только своими мыслями. Я следовала по вольфрамово-синим, залитым лунным светом рельсам, и на мгновение мне вспомнились более счастливые времена — времена веселья и смеха игры в «лунную кость».