Слезы пустыни

Факир приготовил для Омера специальный хиджаб под названием мехия: его нужно было выпить. Факир написал на доске несколько стихов из Корана и смыл все написанное в чашку. Воду он перелил в маленькую бутылку, в которую добавил какие-то зелья. Родители поблагодарили факира и вернулись домой. Но Омер, заметив мехию, тут же понял, что к чему, и пить отказался. Его всячески умоляли и угрожали ему, но он не пил. Наконец бабуля потеряла терпение и отправилась за своей большой палкой.

— Пей! Тебе полезно! Пей! — приказала она. — Как же так? Тебе нравится, что ты такой чокнутый, да? Ты думаешь, что нам нравится жить рядом с таким сумасшедшим мальчишкой?

— Посмотри на все это, — возразил Омер, приподнимая подол рубахи и демонстрируя несколько хиджабов, обернутых вокруг пояса. — От них что, был какой-нибудь толк? Нет! А от питья что, будет толк?

— Неблагодарный мальчишка! — вспыхнула бабуля. — Без них ты был бы совсем безумным. А теперь пей, или мне что…

Внезапно Омер схватил бутылку и опрокинул в себя ее содержимое.

— Вот! — заявил он. — Посмотрим, что от этого изменится…

* * *

Вскоре после покушения на ресницу я начала испытывать сильные боли в желудке. Меня рвало после еды, я ничего не могла удержать. Бабуля повела меня к Халиме, деревенской знахарке, в честь которой меня назвали. Халима была все так же добра и ласкова. Она помассировала мне живот, бормоча какие-то заклинания, затем принялась мелкими порциями выдувать надо мной воздух, приговаривая:

— Дурной глаз — выходи! Дурной глаз — выходи! Дурной глаз — выходи!

Разогрев на огне фарфоровую чашку, она поставила ее на мой голый живот, перевернув вверх дном, чтобы та припечаталась, и принялась высасывать из меня зло. Я ощутила, как сквозь мое тело струится теплое сияние. После этого рвота ослабла, и вскоре мне стало лучше. По сей день я все еще верю в дурной глаз, в силу хиджабов, знахарок и факиров.

Факиры в нашей деревне были тщательно отобраны общиной. Все они обладали хорошим характером и истинной мудростью, а главное — благословенной способностью пользоваться силой Бога. Это было рискованно, если человек не понимал, как применять Священный Коран в сочетании с древними заклинаниями и другими традиционными законами. Но на каждого хорошего факира всегда находился самопровозглашенный плохой. Эти люди прибегали к опасным и темным силам — черной магии и сатанинским хитростям — для исполнения самых дурных человеческих желаний.

Примерно через месяц пребывания дома я стала свидетельницей того, как такой дурной факир причинил ужасный вред. Мой двоюродный брат Муса, молодой человек лет двадцати с лишним, как и большинство молодых людей, был забиякой. Однажды, поссорившись с кем-то, он пошел посоветоваться с плохим факиром. Факир приготовил заклинание против его неприятеля, но в момент его применения вместо врага оно обрушилось на самого Мусу. Несколько недель подряд Муса сидел запершись в своей хижине, и единственным человеком, с которым он был в состоянии говорить, был его старший брат.

Родители отвели его к хорошему факиру, но тот был бессилен. Прежде чем отменить заклинание, ему требовалось узнать имя плохого факира, наславшего порчу, и имя предполагавшейся жертвы. К сожалению, кузен был слишком безумен и не сумел назвать имен. В конце концов Мусу отправили в Нигерию, где факиры славились искусством снимать проклятия. Но даже они не смогли ничем помочь ему.

Всякий раз, когда мы навещали его, Муса сидел скрючившись в своей темной хижине. Лицо его кривилось в болезненной гримасе. Он казался таким несчастным, и мне было так жаль его. Я даже пыталась спрашивать его, кто наслал на него проклятие и кто был предполагаемой жертвой, но Муса только растерянно что-то бормотал. Наконец родные отвезли его в больницу. Врачи испробовали на нем всяческие лекарства, но ничто не помогло. И это — само по себе доказательство того, что безумие Мусы было вызвано заклинаниями злого факира.

* * *

Время летело быстро как в деревне, так и в школе. Мне исполнилось одиннадцать, и я чувствовала себя более чем готовой для средней школы. Но сначала мне предстояло сдать экзамены, без которых я не могла двигаться дальше. Их должен был сдавать каждый ученик, а результаты сравнивались по всей стране. Я занималась усерднее, чем когда-либо, и, покончив с экзаменами, мы с подружками стали ждать результатов. Чья-либо неудача разрушила бы товарищество, повидавшее немало побед над подобными невзгодами.

Однажды ранним утром кто-то постучался в дверь дома моего дяди. Это оказалась Мона. Вместе с родителями она смотрела телевизор и, услышав, что мое имя названо в числе пяти лучших учеников Дарфура, прибежала, чтобы рассказать мне об этом первой. Мона крепко обняла меня, и от радости мы пустились в пляс. Я не могла в это поверить. Просто невероятно. Одна из пяти лучших! В регионе были сотни и сотни школ.