Слезы пустыни

Это продолжалось три утомительных месяца, и каждый день приносил все больше искалеченных тел и сломанных судеб. Однажды в больницу прибыл молодой репортер из газеты. Был обеденный перерыв, и он околачивался возле больничной столовой, задавая вопросы персоналу. Он выпытывал у врачей впечатления от войны, от всего, что они видели в больнице. Поначалу я всеми силами избегала его: неизвестно, кому доверять, а кому нет — любой человек в любой момент мог донести на тебя в службу безопасности. Я наблюдала, как репортер обходит столовую. Другие доктора, казалось, беседовали с ним довольно откровенно. Он уточнял их имена, что-то царапал в блокноте. Поэтому, когда он наконец добрался до моего стола, я согласилась выслушать его. Он спросил, как меня зовут и из какого я отделения. Работа в реанимации, предположил он, через которую проходит столько раненых, возможно, помогает понять природу конфликта. Не исключено, согласилась я.

— Все говорят, что чернокожие африканцы напали на правительство, — сказал он. — Вы согласны с этим? Вы согласны, что этот факт лежит в основе конфликта?

На секунду я задумалась над его вопросом. Я знала, что сказать то, что я действительно думаю, было бы самоубийством. Но если попробовать ответить уклончиво, намекая на истину и не слишком подставляя себя?

— Как вам сказать, и да, и нет, — ответила я. — Все не так просто. Исторически арабские племена были кочевниками — ни земель, ни скота. Теперь же они хотят отобрать землю и скот у нас.

— Так что же, причина в борьбе за владение скотом, водой и землей?

— В известном смысле — да. Но, повторюсь, все сложнее. Там, где живет наше племя, загава, не хватает чистой воды, слабо развита медицина. И правительство мало чем помогает.

— Так вы загава? Загава — известное племя воинов. Вы боретесь за свои права?

— Ну если на тебя напали, ты должен сопротивляться. Если не сопротивляться, тебя раздавят. Чего проще.

— Итак, вы за войну?

— Еще раз: нужно сопротивляться, иначе раздавят.

— Стало быть, вы хотите, чтобы война продолжалась?

— Нет. Я хочу, чтобы был мир. Я хочу, чтобы война прекратилась. Она приносит чудовищные, невероятные страдания.

— А когда наступит мир, что тогда?

— Ну, тогда правительство должно предоставить народам Дарфура справедливую поддержку и возможности для развития.

Он оторвал взгляд от своих заметок:

— Независимо от того, к какому племени они принадлежат?

Я кивнула:

— Да. Независимо от того, к какому племени они принадлежат.

Он коротко улыбнулся и проверил свои записи:

— Доктор Халима Башир, верно? Благодарю. Возможно, что-то появится в газете, не знаю. Сначала должно пройти через редактора…

Репортер перешел к следующему столу. Покончив с обедом, я тут же вернулась к работе: меня ожидала длинная очередь пациентов. Интервью не отняло у меня много времени: я видела, что другие доктора разговаривали с репортером гораздо дольше. И я, по сути, не сказала ничего, к чему можно было бы придраться. Мое краткое интервью скоро вылетело у меня из головы.

Спустя две недели я увидела полицейских, обходящих отделение. Я не удивилась: ближе к вечеру они обычно совершали обходы, проверяя, насколько мирно уживаются пациенты. Я продолжала работать, но вдруг почувствовала, что кто-то стоит у меня за спиной, и обернулась. В воздухе витало что-то странное, зловещее. Я увидела четверых мужчин в штатском в сопровождении полицейских в униформе и сразу поняла, кто они.

— Доктор Халима Башир? — спросил старший по рангу. — Доктор Башир?

Я кивнула. Странный вопрос. Он прекрасно знал, кто я такая, поскольку мы уже не однажды разговаривали: это был один из полицейских из отделения при больнице, он занимался формулярами. Он полуобернулся к офицеру в штатском, стоявшему позади него:

— Ну да, это она.

— Вам придется пройти с нами, — без всякого выражения объявил офицер в штатском.

— В чем дело? — спросила я, стараясь не выдавать своего страха. — Что вам от меня нужно?

Долгое время он просто смотрел на меня. Я представила себе его мрачные, безжизненные глаза за зеркальными очками. (На всех четверых были зеркальные очки. Солнцезащитные очки и темные костюмы в западном стиле — это была их ультрамачистская, ультракрутая униформа.) Тем же самым взглядом они смотрели на нас в университетском городке, когда пришли закрывать его. Это было бы смешно, если бы не было так страшно.

— Не задавайте вопросов, — проговорил он. — Просто делайте, как вам приказано.

— Могу ли я хотя бы переодеться? — На мне был хирургический костюм — латексные перчатки, резиновые боты, белый халат и сетка для волос.

— Хорошо. Переодевайтесь. Но быстро.

С колотящимся от страха сердцем я направилась в раздевалку для персонала. Я сняла рабочую одежду. Руки дрожали, когда я пыталась стянуть окровавленные перчатки. Разум лихорадочно работал: что я сделала? Что я сделала, чем привлекла их внимание? Куда бы они меня ни повезли, в глубине души я знала, что ничего хорошего ждать не приходится. Господи помилуй, что же я такого сделала?