Слияние истерзанных сердец

Томазина освободила его от ноши и дала монетку. Лицо мальчишки озарилось счастливой улыбкой. Томазина улыбнулась ему в ответ, но от ее улыбки не осталось и следа, стоило ей повернуться к Нику Кэрриеру.

Она была точной копией своей матери – такая же высокая, стройная и грациозная. И Ник никак не мог избавиться от ощущения, что Лавиния каким-то колдовством вернула себе юность и красоту. Да нет, напомнил себе Ник, она же уехала отсюда беспомощной калекой, когда Томазина была еще совсем девчонкой!

Но Томазина Стрэнджейс уже не ребенок. Запыленная с дороги, одетая в простое траурное платье, она ни в коем случае не должна была обращаться к нему, но она обратилась. Ник окинул взглядом ее высокую грудь и тонкую талию и с иронической улыбкой укорил себя за свои мысли.

Это не Лавиния Стрэнджейс, а дочь Лавинии… Ник знал: ему потребуется много времени, чтобы осознать этот факт.

– Я долго ехала, – сказала Томазина.

– Никто здесь тебя не ждал.

Хотя Томазину больно задела его враждебность, ей не потребовалось много времени, чтобы взять себя в руки. Вздернув подбородок, как это делала ее мать, она спросила:

– Где твой отец? Управляющий Кэтшолма меня не прогонит.

– Мой отец давно умер, и теперь я здесь управляющий.

Сочувствуя ему, Томазина положила руку ему на плечо.

Ее прикосновение обожгло его пламенем, хотя она была в перчатке, а он – в рубашке. Огонь побежал по его жилам, но когда он заговорил, тон у него был ледяной как февральская ночь.

– Томазина, тебе надо было остаться в Лондоне.

Она сняла руку, и пальцы сжала в кулак.

– Разве здесь не следуют обычаю давать кров путешественникам? Даже чужие люди надеются получить кровать.

– Только не бродяги и не цыгане.

– Я – ни то, ни другое.

– Женщина, путешествующая в одиночестве?

Он усмехнулся, как бы договаривая остальное, и смерил ее взглядом, словно оценивая ее женские прелести, унаследованные от Лавинии.

– С какой стати ты меня обижаешь?

Разозлившись, Томазина с гордо поднятой головой зашагала к воротам.

Ник догнал ее.

– Миссис Раундли на верхней веранде, – сказал он, беря у нее саквояжи. – Если ты хочешь с ней поговорить, я тебя провожу.

Томазина старалась одолеть страх, следуя за Ником через огромный холл и вверх по винтовой лестнице. Она никак не ожидала от него такой встречи, отчего ее страх лишь усилился. Еще не начиная своего путешествия, она знала, что в ее воспоминаниях много провалов, а теперь ей пришло в голову, что они имеют какой-нибудь ужасный смысл.

Она и ее мать были счастливы в Кэтшолме. Разве нет?

На верхней веранде сидели в кружок четыре женщины: две благородные дамы за вышиванием и две, по-видимому, служанки – юная утомленная девица в простеньком платье и старуха в черном. Все они молчали.

Фрэнси Раундли была все такой же маленькой и толстой, какой запомнила ее Томазина, разве лишь ссутулилась, чего не было девять лет назад. Она наклонилась над какой-то тонкой работой, размышляя над рисунком из черного шелка и золота по кремовому полотну, и ничего не замечала вокруг.

Справа от нее сидела молодая женщина – судя по всему, ее дочь-невеста. Констанс была еще совсем маленькой, когда Томазину увезли в Лондон, а теперь она стала высокой и стройной женщиной, гораздо более красивой, чем ее мать. Она со скучающим видом подняла голову еще до того, как Томазина подошла к двери.

Зная, что плохо выглядит, проведя восемнадцать дней в седле, Томазина чувствовала себя неловко, хотя старалась не показать этого в первую очередь Констанс, которая смерила ее оценивающим взглядом. Ее черные глаза ничего не упустили. Не произнеся ни слова, Констанс вынесла ей приговор и вернулась к своему вышиванию.

В это время одна из служанок, подрубавших платки, закончила свою работу и увидела входящего Ника. Старуха была очень худой, если не истощенной, и маленькими острыми глазками впилась сначала в Ника, потом в Томазину.

Томазина помнила ее и была уверена, что стоит ей поднапрячься, как в памяти всплывет и ее имя. Ну конечно же! Вербурга Клейтон.

Выражение на костлявом лице Вербурги изменилось. Сомнение уступило место откровенному любопытству. Платок выпал у нее из рук, и она закрыла ладонями рот, но прежде успела сказать:

– Лавиния Стрэнджейс!

– Это Томазина, – поправил ее Ник. – Дочь Лавинии.

Устав после долгого путешествия и разозлившись на Ника, Томазина с трудом сдерживала раздражение. Она всегда знала, что похожа на мать, но ни один человек в Лондоне так не мучил ее этим.

– Матушка умерла три недели назад, – объявила она. – Последней она подумала о тебе, Фрэнси, и завещала мне разыскать тебя.

Фрэнсис Раундли побелела как мел. Томазина даже испугалась за нее и подошла поближе на всякий случай. Но еще больше ее изумило выражение глаз Фрэнси. В них не было печали по умершей подруге.

В них был страх.

Юная служанка тоже бросила работу, вскочила со стула и первой подбежала к Фрэнси. Она подозрительно смотрела то на Ника, то на Томазину, а потом спросила Фрэнси:

– Вам плохо, миссис Раундли? Позвать господина Лэтама?

– Нет, Агнес. – Фрэнси схватила служанку за руку. – Ничего не надо.