Слётки

Будку объяло пламенем со всех сторон, и ребята, за исключением старшего из братьев, Петра, мигом рассредоточились в три разные улочки. Замысел состоял в том, что, если кто и встретится, то никак уж не скажет про четверых парней, попавшихся навстречу.

Петру же, ответственному наводчику в этом деле – ведь это он указал палатку, назвал имя хозяина и привел к ней, – предназначалась роль наблюдателя за финалом операции. Он должен был через некоторое время вроде бы случайно появиться на пожаре и проследить, как станут развиваться события дальше.

Рассказал он об этом назавтра.

Глебка улыбался, слушая возле заснеженных бревнышек его негромкое, в шепот переходящее повествование, что киоск уже сгорел почти дотла, когда приехали пожарники. Они даже шланг разматывать не стали, чтобы тушить, ведь ясное дело, какая это морока для них – сматывать потом его, заледеневший, на огромную железную катушку внутри машины. Неторопливо вышли, постояли, посмотрели, оглядываясь вокруг, но ближние деревянные дома стояли не близко, и пожарники просто подождали, пока будка совсем прогорит. Железным багром попытались даже покочега-рить: может, хотели вытащить из огня бутылку? Да куда там – все кануло в огонь.

Глебка ухмылялся, но кошки на душе скребли. Однако виду показывать нельзя. Он призвал только:

– Глядите, парни! Все только начинается. Если кто, почувствуете, копать начнет – отпирайтесь, и все.

– Тю, – усмехнулся старший, Петя. – И ты нас наставляешь? Остальные хохотнули – было, видать, что вспомнить.

Но никто копать так и не начал. Братья порадовались и быстро забыли, да и радость их эта была какой-то примитивной: нанесли укол конкуренту! И даже не своему. А родительскому. Не удар – а только укол.

Но это же похоже на детскую забаву, класса для четвертого, когда тебе под задницу кладут кнопку острием кверху, и ты с маху садишься. Больно, обидно, но это же для малышей, а не для студентов, как троица! И вовсе не это подразумевал Глебка, когда собирался отомстить за разбитое стекло, нет. Да разве в стекле дело – его вставили в тот же день. Нет! Суть в том, что все они, горевские, тут родились, и родители их, и дальние предки. Так какого же лешего эти черныши тут свои порядки устанавливают?

В глубине души у Глеба что-то происходило, какой-то сдвиг. И это касалось Бориса. Ведь он же где-то там погиб, в южных каких-то горах.

Он погиб, а они здесь пасутся! И хоть помнил Глебка искренние, со слезами почти, слова Хаджанова, что он своих земляков здесь, в России, от беды спасает, которая в его дом пришла, что-то тут не совпадало.

Не верил он больше Хаджанову, вот и все.

3

Хаджанов не замедлил нарисоваться. Недели через две мама сказала Глебке, что Михаил Гордеевич просит его заглянуть к нему в тир. Давно, мол, не виделись. И дело есть.

Глебка слегка напрягся: братья, уже без него, спалили за это время еще два ларька, столь же бесследно и бессвидетельно исчезнув. Оба раза они даже не поставили Глебку в известность о своих намерениях, зато потом с радостным гоготом докладывали ему о победах, как докладывают об исполнении бойцы своему командиру, и у Глебки язык не поворачивался укорить их хоть за что-то. Разве не он сам все это затеял?

Так что приглашение Хаджанова, чего говорить, слегка насторожило: откуда он мог докопаться? Если докопался, конечно. Добежал до братьев, сказал, куда идет после уроков, выспросил их с пристрастием, не ляпнул ли кто кому. Но они были равно тверды и уверили, что никто, ни единой душе, провалиться на этом месте!

На самом же деле, хоть идея и первенство принадлежали Глебке, смысл и адрес наказания назначили студенты. Получалось, что киоски сожгли по Глебкиному почину, но в их интересах. А теперь требовалась стойкость.

В тир Глебка входил с трепетом. Вспоминались прежние, с Бориком, времена – благодатные, беззаботные. Однако вспоминавшееся сливалось с новым – с его, Глебкиным, отдалением от Хаджанова, если не отчуждением, и с этой новой тайной, в конце концов против Хаджанова обращенной.

Глебка вошел с улицы, наверное, порозовевший от морозца, и потому выглядел слегка праздничным и обманчиво приветливым. И сразу нарвался на благожелательность майора.

– О, какой гость, Глебушка, дорогой, заходи, пожалуйста, раздевайся, будь как дома, давно ты не заглядывал, почти забыл, не очень хорошо это, помни – старый друг лучше новых двух, это же не наша, а старинная русская поговорка, – и еще что-то барабанил в том же приветливом и, как почему-то показалось Глебке, обманном духе.

Он же тем временем ревниво оглядывал тир, замечая перемены к лучшему. Стрелковый коридор был наново побелен, ярко, по-новому освещен, а смотрели на него, оставив на полу оружие, те самые пацаны, двое старших, с которыми они стакнулись недавно.

Стояли они спокойно, смотрели приветливо и как-то чрезмерно уверенно, как смотрят уже что-то хорошо умеющие люди. Например, люди, умеющие хорошо драться. Или вот – стрелять. Так, видать, и было, потому что Хаджанов подозвал к себе этих мальчишек, назвал их – Осман и Хасан – и велел протянуть руки Глебке.