Слёзы Лимба (СИ)

Виктор приблизился к нему и осмотрел рану. К счастью, пуля прошла навылет и не задела артерию, поэтому в данный момент угрозы жизни нет. Но необходимо отвести этого парня в госпиталь, пока инфекция не съела его ногу. И тут же возникла большая проблема. Он — осужденный и не мог просто так взять и привести солдата вражеской стороны в госпиталь без ужасных последствий. Их сразу же ждет расстрел.

— Ты говоришь по-английски? — в надежде посмотрел на немецкого солдата тот.

— Немного, — с сильным акцентом прошептал немец, с трудом выговаривая каждую букву. Было видно, что холод стремительно отнимает у него жизнь. — Но я понимаю, что ты говоришь.

— Отлично. Извини, что пытался тебя убить.

— Ich bin nicht sauer auf dich (пер. “Я не сержусь на тебя”). Ты поступил правильно.

Виктор снял с убитого солдата сорочку и с трудом разорвал ее на части, чтобы получившимися лоскутками затянуть рану немецкого солдата. Он не понимал, почему помогает своему врагу, но что-то внутри говорило о правильности его поступка.

После Виктор снял с убитых солдат личные бляхи и, долго думая, присвоил их себе, одев на них свою и немецкого солдата. Он понимал, что совершает страшное преступление, но другого выхода выбраться отсюда живым у него просто не было. Это единственный шанс… Единственный.

— Теперь тебя зовут Эрван Джефф, ты понял меня? — Виктор схватил немецкого солдата за ворот и притянул к себе, внимательно посмотрев на него.

— Да, — с легким испугом произнес тот, дрожащей рукой коснувшись чужой личной бляхи.

— Что ж, меня ты теперь называй Джорджем. И никто не должен знать о том, что мы обменялись с убитыми бляхами. Иначе нас ждет ужасная участь.

У убитых солдат Джордж также позаимствовал ружье, в котором осталось несколько патронов, затем взвалил обессиленное тело немца к себе на плечо и, с трудом передвигая ноги, начал подниматься наверх, стараясь думать только об удаче.

Эрван тихо хрипел у него за спиной, издавая короткие стоны от боли в ноге, но больше не промолвил ни слова. Джордж ощущал исходящий от немца жар, тот явно уже был не в сознании.

— Не переживай, мы выберемся отсюда. Если я не смог спасти своих товарищей, то спасу тебя. Должен же я хотя бы что-то хорошее сделать после своей смерти, — издал искусственную усмешку Джордж и вышел из подвала, с трудом удерживая на своем плече тело своего врага, который теперь почему-то стал ему невероятно родным, словно они были кровными братьями, и Джордж чувствовал перед ним ответственность.

Над ними навис холодный шар, называемый солнцем, освещающий бескрайние мертвые просторы, а впереди виднелся слабый дым, говорящий о том, что где-то там они смогут найти помощь.

Ему нравился запах овощей, запах их свежести и необработанности. Каждый раз смотря на них, Эрван представлял, как осторожно сжимает в руке заветный плод, левой рукой берет острый кухонный нож и разрезает овощ на мелкие кусочки, стараясь делать это как можно ритмичнее и быстрее. В первое время он часто ранил пальцы лезвием ножа, ускоряясь во время резки овощей, но постепенно навык улучшался и порезы практически ушли в прошлое. Разумеется, сам он бы никогда не смог научиться этому. До недавнего времени нож он держал только на поле боя, никто его не подпускал к кухне, даже родная мать, чье лицо юноша помнит очень плохо. То время было столь далеким, что не казалось частью реальной жизни, стало чем-то несуществующим и невероятно отдаленным. Это была прошлая жизнь, теперь он живет в теле новой личности, носит новое имя и выдуманную биографию.

Он — Эрван Джефф.

Более менее говорить по-английски его научил Джордж, тот, кто подарил ему шанс на спасение. Этот человек запрещал вспоминать о событиях, предшествующих перемирию, окончанию страшной войны, и Эрван старался следовать этим указаниям. Да и ему самому было легче думать, что ничего плохого не было, что в мире постоянно была гармония. Ему проще не вспоминать, как тела товарищей разлетались на куски, а их внутренности оседали на его форме, полностью пропитывая ее запахом человеческой крови, легче было не вспоминать звук разрывающихся снарядов и огнестрельного оружия, чьи пули пролетали в паре сантиметров от лица, легче было не вспоминать ту боль, которую он испытывал в госпитале, чувствуя, как хирург зашивает его ранение без какого-либо наркоза, так как тогда экономили на всем. Тогда Эрван насквозь прокусил свою губу и язык, но боль была приятной, какой-то умиротворенной, хотя долгое время ему было весьма трудно говорить.