Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса)

Итак, погромная мотивация не касается духовной сферы, то есть области, где происходит сочленение русского и еврейского полюсов, и того уровня, где единственно возможно взаимное обогащение двух разнородных компонентов, ни на йоту при этом не ущемляя их собственного достоинства. Культура не воюет, – культура не знает ни побед, ни поражений, – воюет только бескультурье. Культуры знают лишь взаимное проникновение на базе общего обогащения, – такой невысказанный вывод таится в недрах солженицынских изысканий еврейских погромов, как главных разделителей между двумя культурами. А источником бескультурья есть не только царское правительство, на примере еврейских погромов наиболее ярко продемонстрировавшее выхолощенное от духовности свое нутро, но и православная церковь, по назначению долженствующая блюсти более всего духовное качество народа, и русский писатель с горечью констатирует: «Трагически сказался и тот долгогосударственный грех императорский России, что православное духовенство, давно задавленное властью, бессильное в своем общественном положении, уже никак не имело авторитета духовного водительства массами (какой имело в Московской Руси и в Смутное Время – и коего так не хватит вот скоро, в Гражданскую войну!). И хотя в эти месяцы, годы и прозвучали увещания иерархов к православному ладу против погромов, – не могли они остановить их. Они даже не смогли помешать, чтобы впереди погромных толп не качались бы распятия и церковные хоругви» (2001, ч. 1, с. 405).

Документальный экскурс писателя в погромную действительность России заставляет вспомнить слова одного из блистательных умов России ХХ века академика В. И. Вернадского: «Я уверен, что все решает человеческая личность, а не коллектив, elite страны, а не ее демос, и в значительной мере ее возрождение зависит от неизвестных законов появления больших личностей». Еврейские погромы и антисемитское бешенство в России есть дело рук черни (демоса), части интеллигенции, подверженной народническим конвульсиям, и бездушных местных правителей, a elite страны была склонна к ВМЕСТЕ, а не против евреев, – эта мысль и есть идея первой части исследования А. И. Солженицына. Тонко чувствующий Давид Айзман заставляет видеть в погромной психике особый невроз, психологический феномен извращенных инстинктов, по природе противопоказанных духовным архетипам: «И самые мирные люди – всегда честные, и наиболее умеренные обыватели – всегда тихие, выражали теперь мысли преступные, желания злобные, стремления хищные. Дух быстрого обогащения, дух внезапной наживы забрался в сердца – даже чистые, их тревожил и смущал и наливал таким напряжением, таким острым страхом прогадать, прозевать, упустить счастливый, может быть, единственный случай, что тут же, потихоньку, давались клятвенные заверения не сплошать, не сплошать ни за что, и уже принимались все нужные меры – осмотр и приготовление уголков, где награбленное удобнее спрятать… Уже строились разные планы, уже намечали улицы и лавки, куда надо пойти за товаром, уже перечислялись наиболее богатые еврейские квартиры… Мечтания несложные, младенчески-наивные переплетались с алканиями зверя. Рядом с чаяниями мелкого воровства слышались темные планы убийц… И не было жалости, не было сострадания, утрачивались чувства правды и стыда, – и все, что человека от скота отделяет, утрачивалось и исчезало. Темнее скота становился человек, кровожаднее волка. Вооруженный умом, он сладострастно мечтал о грядущей отраде, и на железо, на ярость, на обеспеченную безнаказанность опирался» (1991, с. с. 89-90, 92). Таков психологический портрет главного персонажа «кровавого разлива» – нездоровый сгусток низменных побуждений, помноженный на аффектацию толпы и инстинкт стада, – это и есть полный разрез бескультурья, воплощенного в свои главные параметрические формы – насилия и злобы. Юдофобию в целом граф Л. Н. Толстой считал рецидивом полового извращения.