Слишком борзая! (СИ)

— Борис Иннокентьевич, а в каких отношениях вы были со своей сводной сестрой на момент трагедии? — решила я начинать сразу с Элеоноры, рассчитывая, что пернатый всё запомнил правильно.

Инокентич застыл с приборами в руках, а затем их и вовсе отложил. Испортила-таки аппетит гостеприимному хозяину.

— Вы подозреваете Нору? — нахмурился дед.

— Расскажите мне о ваших с ней отношениях, — не стала я идти на поводу у Бориса.

Знаем мы эти ваши бизнесменско-бармалейские приёмчики — выудить кучу информации из собеседника, а самому сказать лишь то, что и так лежит на поверхности.

— Да… нечего особо рассказывать, ангел мой. Отец Элеоноры — мой отчим, происходил из интеллигентной семьи коренных москвичей. Порой эти два фактора порождают гремучую смесь. Я с мамой им были не ровня. Слишком простые, привыкшие к убогой дешёвой одежде и с характерными ущербными привычками бедняков. Так что… если в двух словах — я с Норой не сошелся сословиями. Она стыдилась меня, неотесанного оборванца. Жутко злилась и иногда поколачивала, если я выходил из своей комнаты. Когда у неё были друзья в гостях.

— А потом ирония судьбы поменяла вас местами? — догадалась я раньше, чем старик продолжил.

— Да, свет мой. Ирония и моё отчаянное стремление дотянуться до их уровня и заслужить любовь отчима и Норы. Молодой был, глупый, — подытожил дед Борис с лёгкой улыбкой на губах.

Но в этой улыбке было всё! И горечь его обиды на недо-родственников, и всепрощение. И мудрость прожитых лет, и то, что не под силу ни одному молодому человеку — умение наслаждаться жизнью сегодня. Сейчас.

Всего на секунду поймав этот умудрённый жизнью взгляд, я вдруг поняла, что и сама не умею самого простого — остановиться и прислушаться к себе. Всё время куда-то несусь, занимаюсь ежедневной рутинной работой. Кручусь, как бы сказал Бес: «Словно рыбка в унитазе».

— Давно вы с ними не виделись? Знаете, как сложилась судьба у Норы? У Альбины?

— Душа моя, мне кажется, вы не в том направлении работаете. Какой толк сейчас ворошить давно ушедшее прошлое, если у вас имеется главный свидетель трагедии — Тимур. Не проще ли пойти от обратного? Выяснить, как он оказался в приёмной семье в Эмиратах? Что он помнит о той жизни и о тех людях?

— Всё, что могли, уже выяснили, — нарочито тяжко вздохнула я. — Помнит многое, но толку нет. Жил в большой семье русских эмигрантов Якушевых. Знакома эта фамилия? — на всякий случай спросила я, хоть и была уверена, что этот пройдоха вытянул из Тимура не меньше нашего.

Борис, не задумываясь, отрицательно качнул головой, чем подтвердил мои подозрения.

— Ну вот, — повела я плечом. — Вы всё знаете сами. Обнаружили Тимура в аэропорту Рас-Эль-Хайм. По камерам удалось отследить, что привела его туда женщина, чья внешность была полностью скрыта под паранджой. Тимура взяли под опеку эти эмигранты. Жил в их семье, пока они не решили на нём заработать. Вот и всё. Как он попал в Рас-Эль-Хайм, неизвестно, кто была та женщина, тоже выяснить не удалось.

— Милена, ангел мой, так и в прошлом нашей семьи почти три десятилетия рылись лучшие сыщики. И тоже ничего выяснить не удалось, — закономерно развёл руками дед Борис, поднимаясь с резного деревянного царского стула.

Всё-таки обжорство плохо влияет на мозговую деятельность. Я уверена на сто процентов, что рыть нужно именно в сторону Норы и её семейства, но чётко сформулировать свою версию не могу. Возможно, это беременные гормоны путают мне все карты, а может, и тонна упавших в желудок яств. Хочется зевнуть, сладко потянуться и, свернувшись клубочком, поспать прямо на широком подоконнике, залитым солнечными лучами.

— Борис Иннокентьевич, я читала материалы дела. Рылись по большей части среди многочисленной тусовки друзей и знакомых молодой пары. У Норы ведь даже алиби не проверяли. Почему вы не допускаете мысль, что она может быть причастна к убийству вашего сына? Ведь, даже судя по вашему рассказу, вашей сводной сестре не чужда жестокость.

От моих слов дед изменился в лице. Его старческие морщины, казалось, в одно мгновенье стали глубже, взгляд печальнее. Но выхода у меня нет. Очень непросто расследовать убийство, не причиняя боли близким жертвы.

— Но… это ведь другое… — подняв на меня взгляд, пробормотал Борис.

И впервые в его взгляде — океан беспомощности и вся адская боль утраты.

— Борис Иннокентьевич, а вы помните серого попугая Лизы? — спросила я осторожно и, дождавшись кивка, продолжила: — На одной из записей опергруппы мы отчётливо смогли различить фразу: «Не стреляй, пожалуйста, тётя Нора! Нет, нет!..».

Чувствую себя монстром, раздирающим с трудом зарубцевавшуюся рану снова в лохмотья.

— Этого не может быть… — отказываясь верить, качал головой дед.

Эта фраза вылетает из уст каждого первого человека, внезапно узнавшего что-то ужасное о человеке, которого думал, что знал. За последний год я слышала её десятки раз, общаясь со знакомыми своих маньяков. И никому даже в голову не приходило, что эти обычные, ничем не выделяющиеся люди на самом деле жестокие, хладнокровные садисты и убийцы с букетом психических заболеваний.