Слишком дружелюбный незнакомец

С этого дня Франсуа начал притворяться. Играть роль. Больше он не стал делиться своими подозрениями с Матильдой, избегал говорить с ней плохо о Людовике и вообще делал вид, что все идет как нельзя лучше. Странное дело, Матильда, казалось, вовсе не удивилась такой резкой перемене. Возможно, она думала, что он наконец взялся за ум и что его сомнения были всего лишь следствием их уединенного образа жизни или приступами паранойи. Больше не случалось никаких разговоров ни о краже чашки, ни о том, что их подопечный скрывает свое подлинное имя. Тема была окончательно закрыта.

По крайней мере, с виду.

Дальнейшие поиски в Интернете ни к чему не привели. Пойдя по нескольким перекрестным ссылкам, он попал на другие страницы, где рассказывалось о других происшествиях, но никакой особенной информации там не нашел. Ни в одной из более свежих статей не упоминался ни судебный процесс, ни предполагаемое бегство подозреваемого. Это дело продолжало неотступно преследовать его, и, будто одержимый, Франсуа переходил из одной стадии в другую. Иногда он просыпался в холодном поту, все еще во власти своих кошмаров, уверенный, что молодой человек, спящий в нескольких метрах от него, — злоумышленник, который только и хочет, что усыпить их бдительность, и вынашивает коварный план, первые признаки которого он уже заметил. А иногда, наоборот, приходил к выводу, что попусту нагромоздил столько нелепых предположений. Матильда была права. Все эти пропавшие вещи — не более чем случайность. Возможно, Людовик просто не совсем здоров, а он приписывает слишком коварные намерения парню, который, наоборот, иногда ведет себя как умственно отсталый.

Может быть, он сам потерял голову? Или принадлежит к той категории людей, которые повсюду ищут дьявольские козни и любую свою фантазию принимают за предостерегающий знак? И которые пропускают все сквозь призму своей одержимости.

Единственное, в чем Франсуа был уверен: что бы он ни сказал Матильде, это все равно не сможет ее убедить.

Тем временем жизнь в лонжере шла своим чередом. Всегда исполнительный, настоящий мастер в искусстве быть необходимым, Людовик работал то в пристройке, то в саду, серьезно пострадавшем от непогоды. Молодой человек трудился, никогда не жалуясь на тяжелую неблагодарную работу, делая больше, чем его просили, и бродил по дому как ему вздумается.

Матильда была расслабленной, безмятежной, пожалуй, даже сияющей. Для Франсуа это счастье было неприкрытым оскорблением, так как он знал, что единственная причина его — Людовик. Раньше он это едва замечал, но во внешности и манере поведения Матильды что-то изменилось. Красивая женщина, только разменявшая пятый десяток, она еще могла заставить мужчин на улице оглядываться на нее. Но теперь Франсуа казалось, что за те несколько недель, что Людовик прожил у них, она заметно помолодела. Разве она теперь не стала немного кокетливее, чуть внимательнее относиться к выбору нарядов, даже если не собиралась никуда выходить из дома, более живой и подвижной? Этот прилив молодости был еще более очевидным, поскольку, будто по закону сообщающихся сосудов, Франсуа, напротив, почувствовал, что стареет. Хоть он это никому не говорил, но нога у него побаливала: судя по всему, эффективность восстановительной терапии тоже имела свои пределы. Он передвигался с трудом, особенно по лестницам, и начинал сильно задыхаться через несколько минут ходьбы. Случайно пройдя мимо зеркала и по примеру мачехи Белоснежки, сожалеющей, что больше не является самой красивой женщиной королевства, он был поражен зрелищем, которое открылось перед ним. Его лицо не особенно изменилось, но облик при всем желании невозможно было назвать изысканным и подтянутым. Широкие плечи, которые придавали ему вид сильного человека, теперь согнулись, будто под давящей на них непосильной тяжестью.

Вид костыля стал для Франсуа невыносимым; много раз он прятал его в шкафу у входа, пока боли и неспособность передвигаться самостоятельно не вынуждали снова извлечь его оттуда.

Они завели привычку выезжать втроем. Нередко чтобы пообедать в городе или на берегу Авен в небольших ресторанчиках, которые Вассеры особенно ценили.

Хотя эти выходы и были для Франсуа тяжким бременем, они, по крайней мере, давали ему возможность наблюдать Людовика в новом свете и обнаружить в нем удивительную способность приспосабливаться к не свойственной ему среде. Людовик не привык посещать такого рода заведения, но, преодолев минутное смущение, которое испытал при виде новой для него роскоши, принял вид человека, который чувствует себя здесь как рыба в воде. За столом он выбирал безупречное меню, правильно пользовался многочисленными столовыми приборами, не колебался, выбирая между глотком воды и глотком вина, и под конец смотрел на хлопочущего вокруг него метрдотеля с почти скептическим безразличием. С виду в нем не было ничего от того замкнутого и неловкого молодого человека, которого несколько недель назад Франсуа встретил на берегу реки.