Слишком личное

– Поворачивайся давай, корова, – шипел он и щипал протискивающуюся мимо него к плите жену железными пальцами за бок. Плоскогубцы вряд ли могли оставить больший кровоподтек, чем пальцы бывшего токаря. Она молча терпела издевательства – не хотела пугать ребенка, надеялась, что когда-нибудь все образуется: Петя станет меньше пить, его снова возьмут на завод…

Пить меньше он не стал, обратно в цех его, может быть, и взяли бы – обложенный матом обидчивый начальник ушел на повышение, хороших токарей буквально отрывали с руками, – но возвращаться к станку Петр не торопился. Мало, что ли, он навкалывался? Да и кто будет, спрашивается, забирать Мишку из садика, ведь Ритке, блин, на работе как медом намазано!

По утрам он не спеша вставал, лениво брел в кухню, завтракал и выпивал первую бутылку пива. Потом включал телевизор, заваливался на диван и переходил к более серьезным напиткам.

Первый раз он прижег ее горящей сигаретой прямо через платье, в тот день, когда не смог найти в доме денег. Ткань расплавилась и впечаталась в кожу, Ритка шарахнулась к стене.

– Из-здеваться будешь надо мной, с-сука! – ухмыльнулся он, пьяно раскачиваясь перед ней на носках, наблюдая, как полощется в глазах жены неподдельный ужас, и поднося к ее волосам зажигалку. – Думаешь, т-тебе надо мной из-здеваться мож-жно, – продолжил он, поднося зажигалку все ближе и ближе. Она закричала и ударила его по руке. Тогда он повалил ее на пол и стал с наслаждением бить ногами куда попало, утверждая свое над ней превосходство. Мишке было три года.

* * *

Он дежурил по городу, и сутки подходили уже к концу, когда поступил последний вызов, которого сегодня могло бы не быть. По крайней мере все на это надеялись.

– Вот черт, не спится кому-то… Всего ничего оставалось, и по домам, баиньки, – просипела дежурная следачка Сорокина, поднимаясь с составленных стульев и протирая глаза. – Ну, чего там еще?

– Баба какая-то. Говорит, что мужика своего завалила.

– А, бытовуха, она, родимая, – непонятно чему обрадовалась Сорокина. – Ладно, это мы щас, это мы быстренько, – приговаривала она, спускаясь к дежурному уазику.

Утро было волшебное, тихое, еще прохладное, воздух сладко тек в измученные неумеренным курением легкие. Рита Сорокина потерла отлежанный бок, потянулась и села в машину.

Доехали быстро, всего за каких-то десять минут, пропетляли по вдрызг разнесенным дворовым проездам и припарковались у старой пятиэтажки. Тут же, под липой, уже разложил свой товар хитрый деревенский мужичок – чтобы не платить рыночного сбора, привез свою свинину, творожок, молоко, сметану…

– Молочко-о-о, смэ-э-этанка! – голосил он на весь двор, и уже подтягивались постоянные покупатели, образовав возле мужичка небольшую очередь.

– Почем? – придвинулась и Сорокина, которая, кроме тяжелой лямки следователя, тянула еще и кухонные обязанности в большой семье. Услышав цену, она немедленно ткнула Лысенко в бок: – Давайте, дуйте в адрес, а я того… скупиться надо.

– Знаешь, Риточка, – сладко пропел дежурный врач, которому тоже хотелось дешевого сала и творога, – пока не прибудет следователь, эксперт и медик к своим обязанностям приступить не могут?

– Ну и что? – пожала плечами Сорокина. – Жмур что, убежит? Полежит еще минут десять. Игорь, тебе что, ничего не нужно?

– Вроде нет, – подумав, ответил Лысенко.

– Вот тогда и иди, посмотри, что там и как, – разрешила следователь. – Может, он живой еще, «скорую» тогда вызовешь…

Дверь в квартиру была не заперта. Он толкнул ее и вошел. Посередине кухни, залитой веселым светом летнего утра, лежал безнадежно мертвый мужик в синих трусах и белой майке. Впрочем, майка уже не была белой, потому что в печени у мужика торчал кухонный нож с деревянной ручкой. В углу, между стеной и окном, сидела неопределенного возраста женщина с окаменевшим лицом. Глаза у нее были большие, светло-карие.

* * *

Потом она стала покупать ему сахар – мешками, а он быстро научился перерабатывать его на самогон. Талант не пропьешь, и умелыми руками Петр Погорелов изготовил такой аппарат, что самогон получался отменный, как слеза. Это было лучше, чем все время покупать ему пиво и оставлять деньги на водку. Можно было откладывать, чтобы приобрести подрастающему Мишке новую кровать, или курточку, или ботинки…

Бил он ее все так же часто, и она все так же терпеливо молчала – чтобы ребенок, не дай бог, не услышал… Пусть думает, что у него такие же родители, как у других. Дружные. Веселые. Любящие.