Слишком много блондинок

«Что меня ждет?» — вот в чем главный вопрос. Неужели я превращусь в одну из этих теток, в «говорящую голову», которые умеют только улыбаться, четко произносить слова и ходить туда-сюда? Которые получают хорошие бабки и за это прогибаются перед всякого рода начальниками и спонсорами точно так же, как официант терпит наглого, пьяного, некультурного клиента. Плохо, наверное, быть официантом. Или не плохо? Они же огребают кучу чаевых — получают больше, чем я. Ладно, пусть я буду снобом, — плохо быть официантом…

И еще все будут со мной ласковы и предупредительны, потому что я — «звезда», но за спиной будут шептаться — я умею только рот открывать, и будут правы? Я начну подхалтуривать в клубах, ужинать с богатыми поклонниками, которые будут размышлять: чтобы со мной переспать, надо предлагать деньги или нет? А моей заветной мечтой будет место ведущей в политических новостях, в которые я попаду лет через десять — когда образумлюсь и пойму, что блестящую карьеру, вроде той, что у Познера, делают раз в сто лет…

— Неужели все это для меня?

— Неужели…

— Что я, в конце концов, скажу маме?

Воспоминание о маме привело меня в чувство — ей пятьдесят шесть и она четыре года назад вышла замуж. К тому же стыд перед мамой, как показывает опыт, признак того, что я расклеилась и занялась яростным самоуничижением. Следует немедленно взять себя в руки… Дзынь-дзынь… это в дверь.

«Грабьте, убивайте», — подумала, открывая без «кто тамов».

— Ты чего? — замерла на пороге Аня. — У тебя вид, будто тебе сообщили, что у тебя СПИД.

За ней толпились трое мужчин и две женщины.

— А-аа… — заныла я и впустила их в квартиру.

— Ребята, вы пока тут осмотритесь, а мы поговорим, — попросила Аня рабочих и уволокла меня на кухню.

Скрывать было нечего, поэтому минут за пять я пересказала ей все свои страдания. Аня очень серьезно отнеслась к моим проблемам: села, подперла лоб рукой и сказала — самым кладбищенским тоном:

— Я тебя понимаю. Знаешь, у меня так было, когда я заработала первый миллиард. Ну, чувствуешь себя властелином вселенной, ну, можешь купить пентхаус, «феррари», яхту, теннисный клуб, завешать все тело алмазами от Картье… Но пропадает азарт, все кажется бессмысленным и пройденным и хочется лишь узнать ответ на один вопрос: «Зачем я здесь?»

— Измываешься над трупом, да? — прошипела я.

— А ты чего хотела? — Аня развела руками. — Советов «как обрести истину с помощью двухмесячного голодания»? Или «тридцать способов самоубийства»? Э-э! Может, у тебя похмелье? Жизнь-то, несмотря на тебя, прекрасна и удивительна.

Мне стало лучше.

— Ладно, — миролюбиво повинилась я. — Только ответь на один вопрос. — Она кивнула. — Как ты думаешь, я точно не блевота?

— Сейчас блевота! — воскликнула Аня. — Пойдем к мастерам.

Минут сорок мы пререкались с рабочими, вынуждавшими меня решать непонятные задачи: что делать с потолками — «выравнивать под линейку или просто размывать?», «будем ли стены шпаклевать или гипсокартон сойдет?», что мне по карману — «ветонит или цемент» и куда мебель… По отдельности я все понимала, даже смутно догадывалась, что такое этот гипсоветонит, но перемещение мебели не входило в мои планы — мне было уютно и так.

Я никогда не делала ремонт, кроме того раза, что сама клеила обои. Это место, где я клеила, до сих пор закрыто сервантом, и мне боязно его показывать: впечатление такое, словно там принесли кровавую жертву… Но Аня во все вникала и давала указания — скоро из маленькой комнаты мебель уже перетаскивали в большую, а кухню разобрали и выкинули на помойку. Это варварство лишило меня пятисот рублей и двух с половиной часов, а работнички пообещали завтра вечером составить список материалов и ушли.

— Ну ты представляешь, что начнется, когда вся эта твоя доисторическая побелка потечет на мебель? — словно прочитав мои мысли, отозвалась Аня. — Хочешь кататься — не жалей бензина. Ну я пошла.

— Ты куда? — удивилась я.

— У меня встреча, — отвертелась она. — Не забудь на днях сказать мне «спасибо». Все, пока. — И она ушла. Подбежав к окну, я подождала, когда Аня выйдет на улицу, и, высунувшись из окна, крикнула:

— Ань!

— Что? — Она повертела головой.

— Спасибо! Большое! — Я все-таки оценила, что она ради меня три раза волокла сюда бригаду.

— Ну наконец-то! Ты становишься человеком. Давай! — Она помахала пачкой сигарет.

Я отправилась на кухню, но тут зазвонил телефон.

— Я звоню на работу, а там говорят, что ты больше не работаешь! — взяла с места в карьер мама.

Я месяц не звонила маме! Летом это не так страшно — они живут на даче, но у них есть мобильный… Чтобы не выслушивать справедливые упреки, я соврала, что как раз к ней собираюсь — прямо в дверях стою. Я уговорила ее повесить трубку, но за это все-таки пришлось влезать в штаны и тащиться на Новослободскую.

Мама живет с мужем, детским писателем, в старом доме, в бывшей профессорской квартире, которую в прежние времена разделили на две половины — справа трехкомнатная и слева. На мемориальной доске очень профессорская фамилия того самого профессора, чья была квартира, — «Абрикосов» и козлиная бородка на профиле.