Слишком много счастья (сборник)

– Оставь меня в покое! Можешь ты оставить меня в покое?!Но потом она вытирает слезы и просит у ребенка прощения.

Однако Софья не из тех, кто долго хандрит. Проглотив обиду, она взяла себя в руки и принялась сочинять ему веселые письма. Описывала свои легкомысленные развлечения – катание на коньках, верховую езду; обсуждала русско-французские политические отношения. Все это должно было его успокоить и даже дать ему почувствовать грубость и неуместность его замечаний. Ей хотелось добиться, чтобы он все-таки ее позвал, и снова, как тогда, отправиться в Болье летом, сразу по окончании семестра.

Прекрасное было время. Хотя и тогда не обходилось без недопониманий, как он это называл. (Позднее это стало называться «разговорами».) Периоды охлаждения, разрывы, почти разрывы, неожиданные возвращения к прежнему. Путешествие по Европе, во время которого они, скандализируя общество, не скрывали своей связи.

Иногда Софья гадала: а нет ли у него других женщин? И подумывала, не выйти ли замуж за немца, который за ней тогда ухаживал. Однако немец был большой педант и, похоже, намеревался сделать из нее домохозяйку. Кроме того, она не была в него влюблена. Когда он обращал к ней свои благопристойные немецкие любовные слова, Софья чувствовала, как застывает ее кровь.

Максим, узнав об этом благородном ухаживании, объявил, что ей лучше выйти замуж за него, Максима. Если, конечно, ее устраивает то, что он может ей предложить. Он делал вид, будто речь идет о деньгах: вопрос, устроит ли ее его богатство, был, конечно, шуткой. Но был и другой вопрос: устроит ли ее холодноватое, учтивое выражение чувств, совершенно исключающее скандалы и сцены, которые она, случалось, устраивала?

Софья тогда отделалась насмешками: пусть думает, что она приняла все за шутку. Но вернувшись в Стокгольм, назвала себя дурой. И написала Юлии {93} перед тем, как снова отправиться к нему на Рождество: не знаю, что меня ждет, счастье или горе. Хотелось объясниться и увидеть, чем все кончится, – пусть это будет даже самое унизительное разочарование.

Обошлось без этого. Максим все-таки джентльмен и держит свое слово. Весной они поженятся. Когда это решение было принято, им стало друг с другом еще легче, чем в самом начале отношений. Соня вела себя хорошо: не хандрила и не устраивала сцен. Он ждал от нее соблюдения некоторых приличий в семейной жизни, но не собирался превращать ее в домохозяйку. В отличие от шведских мужей, Максим не возражал, чтобы его жена курила, бесконечно пила чай или высказывалась о политике. Правда, когда его мучила подагра, он становился несговорчивым, раздражительным, страдал от жалости к себе – точь-в-точь как она сама. Они ведь были русские, в конце концов. А Софья, при всей благодарности, так устала от разумных шведов – единственного народа в Европе, который согласился дать работу в своем новом университете женщине-математику. Город у них был чистый, аккуратный, привычки и обычаи – патриархальные, званые вечера – чересчур благовоспитанные. Приняв решение следовать определенным курсом, они уже не сворачивали с него. Тут и представить себе было нельзя ожесточенных споров до самого утра и доходящих чуть ли не до драки, как в Петербурге или Париже.В ее главную работу – не преподавательскую, а исследовательскую – Максим вмешиваться не будет. Он даже рад, что есть дело, способное ее полностью захватить. Хотя она подозревала, что будущий муж считает математику не то чтобы совсем бесполезным занятием, но все-таки чем-то маловажным. Да и может ли иначе думать юрист и социолог?

Через несколько дней, в Ницце, он провожает ее на поезд. Здесь гораздо теплей, чем в Генуе.

– Господи, как же не хочется уезжать от такой погоды!

– А письменный стол? А твои дифференциальные уравнения? Они ждут не дождутся, когда ты их закончишь. Вот увидишь, весной ты не сможешь от них оторваться.

– Шутишь?

Неужели он говорит всерьез? Неужели все это – способ дать ей понять, что ему вовсе не хочется жениться?Она ведь уже написала Юлии, что наконец-то будет счастлива. Счастлива наконец-то. Счастлива.

На платформе им перебегает дорогу черная кошка. Софья терпеть не может кошек, особенно черных. Но она ничего не говорит и ничем себя не выдает. И словно в награду за ее умение владеть собой Максим объявляет, что хотел бы проводить ее, проехать вместе с ней в Канны, если она не возражает. Она так благодарна ему, что не находит слов для ответа. Снова подступают слезы. Он презирает тех, кто плачет на людях. (Но не считает, что обязан терпеть это и в приватной обстановке.)

Ей удается сдержаться. Поезд подъезжает к Каннам, и Максим прижимает ее на прощание к своему просторному, отлично пошитому костюму, пахнущему мужчиной – смесь запахов звериной шерсти и дорогого табака. Он целует ее, внешне вполне пристойно, но при этом просовывает язык между ее губами – на память о своих сексуальных аппетитах.