Слишком поздно

За первым письмом Руди Лемана последовало предложение написать серию миниатюр для «Панча». Самой собой, я не мог приступить к работе до окончания триместра, да и потом результаты были не обнадеживающие. Никто не сказал мне, глядя на экземпляр «Панча»: «Когда-нибудь ты станешь его редактором». Вот если бы кто-нибудь так сказал, я наверняка ответил бы: «Стану». Хотя редактор редактору рознь. Полдюжины моих зарисовок долго путешествовали от меня к помощнику главного редактора Оуэну Симану, пока наконец он их одобрил. В начале октября статьи поступили к редактору Бернанду, и дело заглохло на полгода. В мае я робко поинтересовался у Руди, что с моими статьями. Он написал Бернанду. Тот ответил, что в последнее время очень занят автобиографией и не успел рассмотреть их с тем вниманием, какого они заслуживают, но в ближайшие выходные он поедет в Рамсгит и надеется почитать в поезде. Руди подождал еще месяц-другой (в поезде Бернанд встретил знакомого и отвлекся), потом забрал мои статьи и отправил их в только что созданный журнал под названием «Джон Буль», заявивший себя как соперника «Панча». Там редактор оказался более энергичным и сразу одобрил серию, но финансовые дела они вели так же лихо, и газета немедленно обанкротилась — я так и не узнал, успела ли выйти хоть одна моя миниатюра.

В то время, о котором я сейчас пишу, все это было еще в туманном будущем. Начался второй триместр моего редакторства, и за мной скопилось примерно сто часов долга по математике. С огромной неохотой я совершил мудрый поступок — взял себе заместителя по имени Вер Ходж и свалил на него всю рутину. Редакционные статьи лились из-под его пера, как мне и не снилось. Он был способен заполнить текстом любой объем журнальной площади. Вдвоем мы обеспечивали все нужды «Гранты». Я писал то, что хотел и на что хватало времени, а заместителю предоставлял заполнять свободное место. Очень может быть, он тоже считал, что пишет то, что хочет, а мне оставляет свободное место. Какая разница? Мы были счастливы, и в газете не оставалось пустых мест. Ходж был студентом-гуманитарием, так что нас теперь окружал легкий аромат культуры.

6

В августе мы с Кеном поехали в Озерный край и сняли небольшой домик в Сиуэйте, решив заняться скалолазанием. Ничего об этом деле не зная, мы купили веревку, башмаки с шипами и стандартное руководство Оуэна Глинн-Джонса. Скалы в этой книге делились по категориям: легкая, средней сложности, умеренно сложная и повышенной сложности. Мы решили начать с умеренно сложной и присмотрели себе скалу Напская Игла на склоне горы Грейт-Гейбл. Вся прелесть в том, что на открытках эта вершина производит впечатление «повышенной сложности». В руках умелого фотографа, отделенная от контекста, она превращается в грандиозный пик, возносящийся на тысячу футов над бездной. Связавшись веревкой, раз уж так принято по этикету, мы с Кеном прогуляемся на этот могучий пик и разошлем родным открытки.

Поначалу мы слегка стеснялись веревки. На первых порах мы несли ее, небрежно перекинув через руку, как будто только что ее нашли и вот разыскиваем владельца… Затем более сурово переложили ее в другую руку, словно бы намереваясь спуститься в колодец, куда упал какой-то незадачливый путник. Лишь бы только не приняли нас за то, чем мы и были на самом деле: двое новичков, которых уверили, что с веревкой скалолазание становится менее опасным, хотя сами они твердо убеждены в обратном. К тому же веревка мешает. Забраться на вершину Иглы и так достаточно сложно, а если еще и тащить с собой веревку, сложность, несомненно, возрастет. Я ощущал все это еще острее, чем Кен, поскольку про себя заранее решил, что буду «ведущим». Мало того что в 1892 году я выиграл на соревнованиях по гимнастике среди учеников младше четырнадцати — по сравнению с Кеном моя жизнь теперь вовсе не имела значения. Кен совсем недавно обручился. Если ведущим буду я, мы, возможно, убьемся оба (тем более с этой кошмарной веревкой) или я разобьюсь один; в любом случае я просто не мог себе представить, как стану рассказывать невесте Кена о его гибели. Конечно, я был рад своему решению, но все-таки было бы приятнее, если бы помолвлен был я, а благородному решению радовался Кен.

Взобравшись до середины склона Грейт-Гейбл, мы достигли подножия Иглы. Вблизи это оказался огромный каменный клин, футов шестидесяти в высоту, по форме напоминающий остроугольную пирамиду с отломанной верхушкой. На крохотном плоском участке как раз уместились бы мы с Кеном (ну и, наверное, с веревкой). Мы уже тренировались в привязывании и сейчас тщательно привязались. Я ранее описывал, как однажды Кен меня поцеловал, но тут мы обошлись даже без торжественного рукопожатия. Я просто полез вверх, волоча веревкуза собой.