Слишком поздно

Я заметил — если знакомство началось неудачно, исправить это невозможно. Несколько лет спустя мы оба гостили у Э. В. Лукаса в его загородном доме. Казалось бы, могли сблизиться, — бывает, кто держится скованно в гостиной, расправляет крылья на природе. Однако духовно мы так и остались в Лондоне — возможно, причина в том, что Арчер все время носил котелок. Телесно мы вернулись в столицу в понедельник, ободренные сознанием, что отныне беседы наши обогатятся вопросом, давно ли мы видели Лукаса.

5

Между тем отец и матушка начали беспокоиться. Думаю, что не сильно отклонюсь от истины, если скажу, что средний викторианский отец почти ничего не ожидал от своего сына как от личности и все на свете — как от сына своего отца. Было бы вполне уместно и справедливо предложить мне место редактора «Таймс» в знак уважения к моему отцу; а как просто молодому бездельнику, худо-бедно дотянувшему до диплома, — едва ли. Так что отец, понимая, что путь к успеху мне предстоит долгий и трудный, все-таки ждал чудес. Как ни странно, чудес не воспоследовало. За три месяца я заработал пять фунтов. Что мог тут поделать отец? Только одно. Он написал «этому человеку».

Я узнал об этом из отцовского письма, в которое он вложил ответ Хармсворта. Всегда большой соблазн — проглядеть вложение прежде самого письма. Итак, я, ничего не подозревая, прочел: «Дорогой Дж. В.! Очень хорошо, я готов ради вас встретиться с вашим сыном. Пусть позвонит моему секретарю и запишется на прием». Мне стало плохо от возмущения. Как мог отец сделать такую глупость? Ведь уже решено, что не я к Хармсворту, а он ко мне придет на поклон! А мне он не нужен, я и без него прекрасно обойдусь. Я уже заработал пять фунтов с лишним, а заметка, которую я послал в «Сент-Джеймс газетт», так хороша, что ее наверняка примут. Значит, шесть с лишним фунтов! Ну зачем отец понапрасну унизил себя и меня? Хоть бы со мной сперва посоветовался! Я бы ему рассказал о том своем письме, и тогда отец сразу бы понял, что о новых просьбах не может быть и речи.

Что ж, теперь ничего не исправишь. Пришлось идти. Меня провели в кабинет великого человека. Я сел, волнуясь, и приготовился слушать. Он сказал, что направит меня к двум своим редакторам.

— Я не говорил им, — прибавил Хармсворт, — что ваш отец — один из моих самых старых и близких друзей.

Матушке это понравится, подумал я.

— Будет лучше, если вы сами пробьете себе дорогу. Дальше все зависит только от вас.

Сперва меня отвели к мистеру Артуру Ми — он сменил мистера Филипа Гиббса на посту редактора «вышеупомянутых статей». Мистер Ми сказал, что если я намерен присылать какие-либо работы в «Дейли мейл», то должен адресовать их ему лично. Я был не в том настроении, чтобы оценить, какую мне сделали поблажку.

Далее мы отправились к следующему редактору — забыл, как его звали. Помню только, что он был без пиджака, в одной рубашке и курил сигару. Бывают такие редакторы. В его ведении находились штук двадцать «комиксов», журналов для мальчиков и прочего в таком духе. Закинув ноги на стол, он сообщил мне, что на писателей-юмористов большой спрос, но публике не требуется утонченных изысков. «Смешные истории о полицейских, — ну, вы понимаете, о чем я. Зонтом по кумполу, и все дела». Я ответил, что прекрасно его понял. Выйдя из здания, я отправился в «Темпл-Чемберз» — тут же, буквально через дорогу. Сказал себе, что нельзя огорчать отца — пусть он не думает, что его помощь пропала даром, — и мрачно уселся писать смешной рассказ о полицейском. Без изысков, зонтом по кумполу. Написал четыреста слов. Могу честно сказать: это единственные слова, которые я написал без удовольствия. На четырехсотом остановился, перечитал, что получилось, и со вздохом облегчения разорвал на мелкие кусочки. Я снова был свободен. Как выразился Хармсворт, сам пробивал себе дорогу.

6

Моей главной целью по-прежнему был «Панч», и к этой цели я ни на шаг не приблизился. Каждую неделю я отправлял им рассказ или заметку, и каждую неделю мои работы возвращались. Нелегко придумать, куда девать отвергнутые заметки. Если в «Сент-Джеймс газетт» не понравилась «Весна в Чернолесье» (1200 слов), оставался шанс, что в «Вестминстере» от нее придут в восторг; а если и в «Вестминстере» скривятся — может, «Глобусу» будет в самый раз. Надеяться можно бесконечно, а как раз надежда мне была и нужна. Но у отвергнутой «Панчем» заметки в шестьсот слов на счастливое будущее надежды мало. Ей одна дорога — в мусорную корзинку. На счастье, в недавно созданном журнале под названием «Байстэндер» охотно принимали стихи. Редактор не был формалистом, как Оуэн Симан; анжамбеман не разрывал ему душу, и, хотя он платил всего гинею за серию стихотворений, сама мысль об утешительном призе придавала мне бодрости. В «Панч» я стихи посылал тоже.