Слишком женская история

Впервые улица вела ее в неизвестность, но тактично, даруя свободу выбора, – остановиться, свернуть в переулок, развернуться и зашагать назад. Улица заботилась о ней, щедро предлагая дворы с чахлыми кустами, нищие витрины, безликие столовки и кафешки, даже разнообразную музыку из открытых форточек. Это можно было принять за издевательство, но ничего другого вокруг не было. Улица загадывала простенькие загадки и не настаивала на их отгадках: в телефонной будке стояла бутылка с еще подвижными дорожками кефира на стенках, на низком подоконнике алел неведомый цветок. Душа расправилась, будто с нее стянули нечто тугое и тесное. Алена задумалась, что именно можно напялить на душу, но тут же перестала. Мысли сделались необязательными, как заболевание гриппом в эпидемию. Она чувствовала себя здоровой и беззаботной.

Через час она вернулась в приемную, блаженно улыбаясь. И стереть неподходящую мимику не удалось ни заносчивой секретарше, ни ее обиженному на планерке директору.

На сей раз Алена пути не разбирала. Ноги пользовались тем, что голова была занята мыслями, и шагали себе, шагали. Идеальная, в сущности, прогулка. «Я взяла себя в руки после развода и начинаю преуспевать на службе, – думала Алена. – Нет, руки тут ни при чем. Времена меняются. Инициатива почти не наказуема. Нет нужды выдумывать, будто тебя непорочно оплодотворил идеей развитой социализм, потому что ему не терпится стать коммунизмом. Если так пойдет дальше, я еще успею реализоваться, как одержимая бесом трудолюбия профессионалка. Да, за последние год-два я усвоила, что человеку нравится та работа, которая у него получается. Вернее, призналась себе в этом. Кстати, еще кое-что о человеке… Больше нечего… Ужас какой, я повадилась терять мысли».

И как она раньше смела быть уверена, что легко и умно закончит не только каждую свою, но любую чужую фразу? А потом еще красиво ее растолкует часа за три непрерывной говорильни? Теперь приходилось считать, что все это было от неуважения к людям, от неумения различать в толпе лица тех, кто сам умеет и думать, и говорить, и растолковывать. Впрочем, она была лидером и редко оглядывалась, а на спине глаз нет. Память немедленно подсуетилась: Загорск, толпа перед храмом валится на колени. И становится видно, кто на площади турист. Худой бородатый юноша, голова которого во время молебна возвышалась над Алениной и вдруг оказалась на уровне ее левого бедра. Он как-то непостижимо изогнул руку, указал пальцем на оставшуюся стоять компанию своих ровесников во главе с Аленой и громко сказал: «Недолюди, недочеловеки, быдло». Она, не задумываясь, бросила в ответ: «Провокатор, карьерист от воздержания, злыдень». Сейчас промолчала бы. Зато те, кто тогда беззвучно задохнулся от возмущения или смутился, обличили бы обличителя за милую душу.

«Опять начинается», – тоскливо догадалась Алена. Последствия утреннего налета Варвары уже не могли быть иными. Предстояло ощутить себя самозванкой в мире, испытать ужас перед так и не познанными людьми. Наверное, нечто подобное случалось с древним человеком во время грозы. И впервые в жизни в ней зашевелился стыд перед теми, кого она наставляла когда-то. Алена даже покраснела на ходу, вспомнив, как учила Юрку быть идеальным дворником. Ему вменялось в неодолимую потребность разбить во дворе сад и клумбы. Не вызывало сомнений то, что он захочет украсить балконы цветочными композициями. Да не простыми, а соответствующими личностям жильцов, которые надо было упорно изучать. Осмысление результата, по Алене, гарантировало мужу наслаждение профессией. Господи, и ведь Юрка серьезно обсуждал ее бред. Они спорили, надо ли наказывать мусорящих или ворующих цветы…

Ей хотелось перестать вспоминать то, что еще недавно было ее гордостью, а потом оказалось глупостью. Но чем яростней она запрещала себе думать, тем наглее своевольничали мысли. Это было почти невыносимо. Мыслительница и не заметила, как очутилась в своем старом дворе. «Что мне здесь понадобилось? – удивилась она. – Еще одно чаепитие с Валентиной я физически не переживу». Тут из подъезда вышла девочка, которую Алена видела ночью в окне. Она покачивала в руке папку с нотами и хмурилась. Ох уж это ненавистное пианино из детства! Эти мамины вздохи: «Доченька, когда-нибудь в приличной компании сядешь за инструмент и начнешь играть. Все столпятся вокруг и замрут. А ты почувствуешь себя королевой. Тогда и скажешь мне спасибо».