Сливовый календарь любви

Молодой человек. Ну, как я вижу сейчас, Кихэй наверняка был в сговоре с их приказчиком Мацубэем. Зная, что скоро на лавку придется навесить замки, они взяли меня приемным сыном. Я ни о чем не подозревал, а когда вступил в права наследника, то обнаружил гору долгов. Изволь платить, раз ты наследник! Я взял у Кихэя под расписку сто золотых рё и вложил в дело приемных родителей – как в ящик для пожертвований бросил. Ну, после этого в «Каракотоя» мне ходу не было, даже на письма мои Кихэй не отвечал. Винил во всем меня, мою неопытность. А тут еще после раздела имущества приемных родителей приказчик Мацубэй предложил мне кое-что. У него был вексель на пятьсот рё от князя Хатакэямы, и он сказал, что даст его мне взамен ста рё, которые только и достались мне в наследство от приемных родителей. Якобы семьдесят рё пойдут ему, а остальное он раздаст в уплату прочим. После того он сказал, что едет в Камигату, и больше я его не видел. Зато второй приказчик, Кюхати, оказался очень любезным человеком. Он-то и отправился от моего имени к князю Хатакэяме. К нашему удивлению, оказалось, что князь готов вернуть долг сполна, но еще раньше им была передана приказчику Мацубэю знаменитая чайная чашка «Предрассветная луна», чтобы тот подыскал для нее покупателя. Так вот, по слухам, чашку Мацубэй продал семье Кадзивара за тысячу пятьсот рё! Князь сказал, что за вычетом пятисот рё, которые он задолжал господину Нацуи Тандзиро, то есть мне, остается тысяча рё, и он просит немедленно вернуть ему эти деньги. Сразу после этого разговора в дом приказчика Кюхати из усадьбы князя Хатакэямы явилась толпа стражников. Они заявили, что до сих пор князь не придавал делу значения, поскольку был занят сборами, намереваясь вскорости отбыть в свое поместье. Однако ввиду разорения дома Нацуи и ввиду немалой стоимости чашки они, мол, требуют к ответу приказчика Мацубэя, а также самого хозяина, Тандзиро. В таком трудном положении Кюхати сумел распорядиться, чтобы я скрылся. Но ведь Мацубэй тоже был неизвестно где! Нелегко пришлось Кюхати… А уж я-то в какую беду попал!

Ёнэхати. Да, горько. Горько даже слышать… Но кто теперь ухаживает за вами, ведь вы нездоровы?

Молодой человек. Ухаживает? Ну, так, чтобы быть рядом постоянно, – никто. Иногда соседи… А большей частью младшая сестра жены приказчика Кюхати, о котором я тебе только что рассказывал. Она парикмахерша, живет здесь недалеко. Вот она и приходит.

Ёнэхати. Ну, теперь понятно! Значит, служанка…

Молодой человек. Что «служанка»? Ты о чем?

Ёнэхати. Да так, не обращайте внимания…

Молодой человек. Мне не до шуток сейчас. От всего, что случилось, я совсем потерялся… (У него текут слезы.)

Ёнэхати. Молодому господину не нужно так унывать! Ведь теперь я нашла вас. Покуда хватит сил, я не дам вам жить в нужде, чего бы мне это ни стоило. Приободритесь же и, пожалуйста, скорее поправляйтесь!

В таком глухом месте одинокие ночи… (Она отворачивается и утирает рукавом слезы.)

Что давним мы зовем,
Не так далеко.
И если во вчерашний день вернемся,
Предстанет этот юноша пред нами
Наследником и молодым владельцем
Одной из лавочек в квартале Дайтё,
Где продают веселье и любовь.
Достатком и обличьем не обижен,
Живя среди цветов – он сам цветок.
Отныне же каморка в три циновки
Для принца нашего –
            нефритовый чертог.
Предстать пред милой гостьей
                в нищете –
Укол для гордости его,
Ведь он мужчина.
Но в сердце женщины, что любит,
Иные пронесутся чувства,
И муки сострадания тем горше,
Чем глубже затаить их нужно.

Молодой человек. В таком жалком виде я стыжусь показываться людям на глаза и потому ничего не могу сделать, чтобы выбраться из нужды. Видно, нет мне спасения… (Вытирает слезы.)

Ёнэхати. О, я вас не оставлю!

Молодой человек. Не говори так. Лучше как-нибудь загляни еще разок. А теперь тебе пора. Наверное, уже поздно.