Слой

— Всем спасибо за содержательные высказывания. Юрий Иванович, вы у меня еще задержитесь на минутку? И вы, Владимир Васильевич, далеко не исчезайте, у меня к вам… э-э-э… небольшой разговор есть, хорошо? Еще раз спасибо всем.

Лузгин с Угрюмовым направились в свой кабинет, галантно пропустив вперед штатную красавицу и созерцая теперь на дистанции ее грандиозные формы.

— Щербаковым когда займемся? — спросил Валентин. — Я же тебя знаю: сейчас как начнешь расслабляться, а потом будем бегать сутками.

— Погоди немного, дай от Роки остыть, — сказал Лузгин. — Ты что же думаешь, мне так легко с человека на человека переключиться? Я ведь должен в его шкуру влезть, только тогда нормальный контакт получится.

— Ну ладно, — согласился Угрюмов. — Я тогда до конца недели тебя не трогаю, пара заказов есть хороших, «Кенгуру» помонтирую.

— Сдачу будем отмечать? — спросил Лузгин.

Каждый раз после сдачи программы худсовету вся съемочная бригада «Взрослых детей» уезжала к кому-нибудь на квартиру — летом на природу — и устраивала кутеж вперемежку с «разбором полетов». Угрюмов обычно всех ругал, а Лузгин всех хвалил, и в сумме каждый получал свою долю критики и признания, что способствовало поддержанию в бригаде нормального творческого климата в не меньшей степени, чем регулярные денежные добавки к студийной зарплате из кассы творческого объединения.

— Подожди хоть до обеда, — сказал Угрюмов. — У меня дела, да и у других тоже. Ты один у нас вольный орел.

— Пошел ты в задницу, — полуобиделся Лузгин. — Вечно ты из меня алкаша делаешь, Валя.

— А ты что, не алкаш?

— Нет, — уверенно ответил Лузгин. — Я обычный пьяница. Алкаш хочет, не хочет — пьет. А пьяница хочет — пьет, не хочет — не пьет, усек разницу? Притом я пьяница талантливый. Будешь спорить?

— Не буду. Бесполезно.

— Гад ты, Валюта. Ты же на мне играешь, как на инструменте. Сидишь за пультом и играешь на моих нервах. Настоящий музыкант обязан любить и беречь свой инструмент. Это однозначно! — закончил он голосом Жириновского, у него хорошо получались интонации «сына юриста».

— Ты газпромовский заказ намерен доделывать или нет? — спросил режиссер. — Деньги же висят, Вова!

Два месяца назад Лузгин втравил Угрюмова в левую работу над заказным телефильмом для Газпрома, взял большой аванс. Валентин давно снял и смонтировал видеоряд, а Лузгин все никак не мог собраться и написать дикторский текст.

— За выходные сделаю.

— А до выходных пьянствовать будешь? Сядь завтра да напиши, все равно ведь делать тебе нечего.

— Это только так кажется — нечего, — многозначительно произнес Лузгин. — Не все ты видишь, Валя, не все глубины тебе открыты.

— Тусоваться будешь?

— Старик, политическая тусовка — это часть нашей с тобой жизни. Как говорится, без паблисити нету просперити, друг мой неопытный Валя! Мы оттуда кормимся, дружок. К кому завалимся сегодня? Давай ко мне! Закусь есть, выпивки купим.

— Тамара нас когда-нибудь пристрелит, — сказал Угрюмов. — И правильно сделает.

— Значит, умрем в зените славы, только и всего.

Они сидели в кабинете, курили и ждали поспевающий чайник, и Лузгин вдруг сказал:

— О, господи! Я совсем забыл: сегодня же второй день, обещал вечером зайти к Дмитриевым, помянуть Сашку…

— Как вчера прошло?

— Да нормально. Слушай, поехали вместе! «Разбор полетов» устроим на неделе, народ поймет, а?

— Не люблю я поминки, — сказал Угрюмов. — Херовая там атмосфера. Может, без меня? Я ведь у Дмитриева и не был ни разу, чего ради я припрусь?

— Смотри сам, — ответил Лузгин. — Давай по чаю вдарим.

Пока они пили чай, телефон несколько раз звонил, но сидевшему в отдалении Угрюмову было лень подойти, а Лузгину было лень протянуть руку. Потом дверь распахнулась, сердитая омельчуковская секретарша сказала:

— Чего же вы трубку не снимаете? Вас приглашают, Владимир Васильевич. Быстро-быстро, пожалуйста.

— На полусогнутых! — козырнул Лузгин.

В кабинете президента телерадиокомпании Анатолия Константиновича Омельчука сидел депутат Государственной Думы Алексей Бонифатьевич Луньков. Не знакомый с ним лично, Лузгин тем не менее сразу узнал его и в лицо, тиражированное газетами и телевидением, и по манере одеваться в светлое независимо от времени года и дня.

— Знакомьтесь, — сказал Омельчук. — Хотя, полагаю, два самых популярных человека в области… э-э… едва ли нуждаются, э-э…

— Конечно, — сказал депутат, улыбаясь, — кто же из нас, простых телезрителей, не знает Владимира Васильевича.

— Кто же из нас, простых избирателей… — в тон ему произнес Лузгин, и депутат рассмеялся в голос:

— Четкие у вас кадры, Анатолий Константинович! Уважаю независимых людей, не лишенных чувства здорового юмора. Думаю, мы сработаемся, — добавил депутат, обращаясь уже к Лузгину.

— Никаких…э-э… сомнений, — Омельчук искоса глянул на часы. — Владимир Васильевич, наш глубокоуважаемый депутат Государственной Думы желал бы… э-э… переговорить с вами о возможном сотрудничестве…

— Зачем уж так официально! — запротестовал Луньков.