Сломанная Головоломка

Посидели на удивление славно. Глупых вопросов почти никто не задавал. Эпизод с якорем (привязанным, как было известно, перед смертью к ногам Климента), который Константин тоже нашел недалеко от костей, окончательно удовлетворил затесавшихся зануд. Все остальные оказались прелестными людьми! И вино было отменным: Константин рассказывал вначале о чудаковатом хазарском Кагане, потом - о поездке в Сирию и забавной дискуссии с тамошними мусульманами, о Моравии, о новых буквах.

А Мефодий влез со своей классической, уже десяток раз обкатанной, байкой о Фотии: так сказать, "кстати о хазарах". Сейчас, когда еще совсем недавно только о Фотии все в Риме и говорили (ругались папы с патриархами и раньше - но в этот раз, похоже, дело, действительно, слишком далеко зашло) - успех байки был потрясающим!

Байка заключалась в том, что Фотий - из хазар. И в качестве подтверждения этого приводилась фраза императора Михаила. Выслушав однажды жалобу государственного секретаря на то, что Фотий распространяет учение о двух душах в человеке (вследствие чего прислуга требует двойной паек), Михаил, якобы, ужасно развеселился и сказал:

- Так вот что проповедует эта хазарская рожа!.. - отсюда и пошло.

- А он... Фотий... Он, что, и вправду так считает? Что... их две?.. испуганно спросил какой-то молоденький монах. - Я читал, что хазары, действительно, это говорят... Но Фотий же...

Все захохотали.

- За слова Михаила - я ручаюсь, - сказал Мефодий. - А остальное, так сказать, люди рассказали. Нет, конечно, может он и вправду так считает, я откуда знаю? На эту тему мы с ним, кажется, не говорили. Вот про его любимое "филиокве" - сколько угодно. А про две души - что-то не помню...

- А вообще-то, он, несомненно, хазар, - подытожил Константин. - В душе, по крайней мере.

Разошлись только глубокой ночью, Константин, усталый, но очень довольный первым проведенным в Риме днем, уснул, едва коснувшись головой подушки.

Телеги продолжали катиться.

Этот сон - один и тот же - снился Константину вот уже который месяц.

Почти каждую ночь. Попытавшись однажды прикинуть, сколько за это время мимо него прокатилось телег, Константин испугался.

По утрам, вспоминая сон, он становился мрачным. А со временем почувствовал, что уже просто болен. Мефодий тоже заметил перемену в Константине, но пока молчал. Ничего не говорил и сам Константин - пока было не до этого.

Приближался ответственнейший богословский диспут. Этакий как бы экзамен... От него зависело - продолжатся скандалы в Моравии, или нет. Константин и Мефодий были уверены в успехе, но, все равно, как и положено перед экзаменом, немного волновались - два дня перечитывали, сидя во дворе, на солнышке, Василия Великого и Григория Богослова.

Экзамен, как и ожидалось, оказался простой формальностью. Римские богословы, по сравнению с Константинопольскими, были как-то совсем уж простоваты...

Анастасий, подслушивавший за дверью, крепко обнял вышедших Константина и Мефодия - он волновался гораздо больше их. И уже прикупил несколько кувшинчиков неплохого вина.

Вечером опять собралась приятная компания - отметили успех. Очень хорошо посидели.

Ночью, уже под утро, опять приснился сон с телегами. Константин заинтересовался наконец, что же в них лежит. Оказалось, что там камни. Или, может быть, даже простые кирпичи - большие, в каждой телеге помногу. Легче от этой новости ему не стало.

Утром опять очень болела голова.

С головной болью стоял Константин на службе в базилике святого Петра. Лучшего подтверждения прочности их теперешнего положения в Моравии нельзя было и придумать. Папа Адриан лично освятил подаренное ему Константином и Мефодием евангелие, написанное по-славянски, новыми значками. Он торжественно водрузил его в алтаре базилики, на специально сделанном по этому случаю позолоченном столике.

- Очень мило с его стороны, - шепнул Константин Мефодию. - Особенно, если учесть, что он не знает славянского. И не понимает в книге ни одной буквочки. Мало ли, что я там понаписал! Может я коран переписывал... Нет, правда приятно. Значит, действительно доверяет... Славный человек. Мефодий кивнул, не поворачивая головы. Константин помолчал, а потом опять зашептал: - Я никогда и представить такого не мог... Что мои детские секретные закорючки - я же их придумал, чтобы никто понять не мог что написано! - и удостоятся вдруг... гм... такой высочайшей почести...

Мефодий сурово покосился на Константина, но не удержался и чуть заметно ему подмигнул. Последнее слово папы стихло под сводом базилики и тут же, ниоткуда и отовсюду, со всех сторон, отраженный стенами, витражами, рассеченный колоннами, зазвучал торжественный гимн в исполнении хора мальчиков.

Вечером приехал с письмами гонец из Моравии. Там дело шло полным ходом: школы работали, в деньгах нужды не было. Чуть-чуть неприятными были только два письма: от Горазда и Климента (тех самых, первых, учеников). Горазд жаловался на Климента, Наума и Ангелария, что они затеяли выдумать еще какие-то буквы!