Сломанная кукла

Может, взглянув на длинный список ее «клиентов», я избавлюсь от забредшей в мою голову фантазии, в которой мы становимся настоящей семьей, как того хотел дядя Родион. Возможно, сумею убить на корню внезапно воскресшую мечту о домашнем уюте и счастье разделенной любви!

К реализации этого плана я приступил уже на следующий день. Созвонился с адвокатом, чтобы посоветоваться, в какое детективное агентство лучше обратиться. Гольштейн сказал, что его помощник, с которым я уже успел познакомиться, вполне в состоянии выполнить это поручение. Что ж, так даже лучше: чем меньше людей посвящено в мои личные дела, тем меньше шансов, что о них станет известно писакам-папарацци.

Торопить своего осведомителя я не собирался: пусть работает, сколько потребуется, лишь бы разузнал, раскопал все до мельчайших подробностей!

Тем временем, сам я пытался справиться с двумя противоположными задачами: снова сблизиться с сыном, но при этом держаться подальше от Алевтины. Это оказалось почти невозможно: Никита от матери почти не отлипал. 

К тому времени, когда я, усталый, как загнанная лошадь, возвращался в коттедж после встреч, проверок и совещаний, мелкий уже ложился спать. Укладывала его всегда сама Тина. Читала пацаненку детские сказки, а он жался к ней и старательно закрывал норовящие распахнуться глазенки.

Впервые застав их так, я замер на пороге, не зная, то ли войти, то ли уйти. Уходить не хотелось: я слишком соскучился по сыну. Хотелось если не поговорить с ним, то хотя бы посидеть рядом, посмотреть, как он засыпает. 

Алевтина глянула на меня внимательно. Потом окликнула сына:

– Никита, смотри, папа пришел. 

Мелкий перестал жмуриться, распахнул глазищи, уставился на меня выжидательно. 

– Привет, сынок, – произнес я как можно мягче. 

– Пливет. – Никита пока еще картавил, и это почему-то трогало до глубины души.

– Обнимешь папу? – подсказала нам обоим Тина. 

– Да...

Словно притянутый невидимой нитью, я сделал несколько шагов, склонился к вставшему на ножки мальчугану. Он обвил ручками мою шею, прижался мягкими губами на пару мгновений к моей уже слегка заросшей щеке. Я хотел бы сгрести его в объятия, взять на руки, но не посмел. Лишь аккуратно сжал, погладил по узкой спинке:

– Ложись, мой хороший. Тебе пора спать. 

– Халасо. – Никита отпустил меня, улегся, завозился, устраиваясь поудобней. 

Алевтина помогла ему: снова укрыла, подоткнула подушку. Я по-прежнему стоял над ними, не в силах уйти. Что-то плавилось и таяло у меня в груди, и это было одновременно и хорошо, и больно. 

– Посиди с нами, послушай сказку, если хочешь, – Алевтина кивнула на кресло для няни, стоящее в ногах Никитиной кроватки.

Я молча кивнул, уселся. 

– Китенок, закрывай глазки, – скомандовала женщина. – Пора слушать сказку дальше и засыпать. 

Она открыла яркую детскую книжицу про хомяка и суслика, начала читать, изображая голосом то писклявого тощего суслика, то толстого хомяка с басовитой хрипотцой. Никита расслабился, личико его стало спокойным и счастливым.

Я пару раз моргнул, пытаясь избавиться от набежавшей на ресницы влаги. Закрыл глаза, откинул голову на спинку кресла, слушая ровное легкое посапывание ребенка и тихий женский голос. 

Как задремал – сам не помню. 

Разбудила меня Тина.

– Зиновий, – она легонько похлопала меня по ладони. – Никита спит. Тебе бы тоже нормально лечь. 

– А?.. да… – я с трудом выбрался из кресла, понял, что так и сижу в деловом костюме. – Спасибо. 

– Не за что. – Тина повела головой, словно отвергая ненужную ей благодарность и вышла из детской. Я вышел следом. 

С того дня такие вечерние посиделки стали традицией. Я делал все, чтобы успеть домой если не к ужину, то хотя бы к тому моменту, когда Алевтина и Никита устроятся в детской, чтобы почитать перед сном. Входил, получал поцелуй от сына, падал в кресло и слушал – не сказку, не слова: голос. Приятный тихий женский голос и вторящее ему дыхание сына. Нередко я и сам засыпал в том кресле, и тогда Тина будила меня, прежде чем спуститься в свою комнату на первом этаже. 

Апрель закончился, пролетела первая треть мая. Легкое весеннее тепло переросло в удушливый зной. Впрочем, в загородном поселке жара ощущалась не так остро. Зато однажды ночью меня разбудила первая майская гроза. 

Она была так близко, и наделала столько шума, что я поневоле встревожился: не разбудил ли гром Никиту? А вдруг сын испугался и лежит сейчас в кроватке один, не решаясь даже позвать кого-то из взрослых? Да и кого ему звать? Няня, Елена Михайловна, уехала – взяла законный выходной. Алевтина, уложив Никиту, ушла к себе на первый этаж: это я знал точно.

Откинув одеяло, я натянул первые попавшиеся под руку шорты и поспешил в детскую. Распахнул бесшумно дверь, заглянул в комнату сына. Вспышка молнии осветила кроватку, и я понял, что она пуста.

Не поверил глазам.

Метнулся к выключателю, зажег верхний свет. Разворошил одеяло, зачем-то поднял и положил на место подушку. Заглянул под кроватку, за кресло, открыл одну за другой дверцы шкафов. Даже подергал портьеры на окнах.

…сына в комнате не было.

Значит, все-таки проснулся! Испугался! Но куда он мог спрятаться?