Сломанная подкова

— Голодом, что ли, мы их морим? Ишь ты, горстку муки кукурузной принесла. Сыта будет твоя корова с этой горсти! Чем таскать, лучше бросила бы эту муку своим куренкам.

Вспомнилось теперь, как отелилась Хабляша первым своим теленком. Случилось это в плохой, голодный год. Люди пухли и умирали. Темиркан, покойный муж, и сама Хабиба по очереди сидели в хлеву, боялись — не прозевать бы. Но все обошлось благополучно. Слава аллаху. Утром замычал теленок, и проснулся в это же время сынок Альбиян. А теленок рыженький, слабенький, ножки разъезжаются во все стороны, на тонкой шейке покачивается головка со звездочкой на лбу, и лоснится кожаный черный нос. Упадет теленок, снова встанет и снова валится на подстилку, на теплый войлок.

Для Альбияна теленок — только забавный малыш, почти игрушка, а Темиркан и Хабиба видели в нем новую корову и новых — через каких-нибудь два-три года — телят. Надеждам этим сбыться было не суждено.

Варили тогда крапиву, размачивали жмых, у кого был. Чтобы не умереть с голоду, теленка пришлось прирезать. Хабляша, лишившись детеныша, сразу перестала давать молоко. Хабиба и гладила ее, и ласкала нежными словами, читала молитвы из корана — не помогло. Тогда по совету седельщика Бекана сделали из телячьей шкуры чучело — набили мякиной — и поставили за оградой, чтобы Хабляша могла увидеть. Обманули Хабляшу, снова стала доиться.

Из воспоминаний вывела Хабибу громкая военная песня. «Неужто полки Нацдивизии уходят на фронт? Ведь в дивизии мой Альбиян».

Бегом побежала за ворота, забыла даже накинуть платок, выскочила простоволосой. Перехватило дыхание.

«Альбиян, родной мой, последняя косточка рода Ка-заноковых, неужели и ты уходишь на фронт? И как же ты уходишь, не простясь с матерью?!»

Со стороны Абрикосовой дороги колыхались в пыльной дымке рота за ротой. По аулу растекалась строевая песня. Хабиба металась взглядом по лицам бойцов, ища Альбияна, и не успевала их всех схватить, переглядеть на ходу.

Но было приятно ей и радостно за сына, что бойцы одеты хорошо, вид у них чистый и веселый.

Хабиба ошиблась. Это шла не Нацдивизия, в которой ее Альбиян, а подразделения Машуковского военного гарнизона. Образовался гарнизон невольно, из эвакуированного сюда военного училища.

Четко гремят шаги. Ноги бойцов вскидываются и опускаются, словно ножницы, печатают шаг. На спинах, на гимнастерках темные пятна пота. Но воины словно и не чувствуют летней жары. Идут бодро, да еще и поют.

Не забудь про маскировку,

Окопаться не забудь.

Проявляй в бою сноровку,

Ко всему готовым будь.

Хабиба не понимала слов. Дружная солдатская песня достигла глубины души, и Хабиба прослезилась. Ей слышалось, будто бойцы поют о своих матерях, о своих родных селах, домах, о всей земле. Слышалось в песне старой Хабибе прощание с сестрами, невестами, с аулом, а может, и с молодой жизнью.

Стоя у ворот, Хабиба долго провожала красноармейцев. Война идет где-то в середине России, а ее дыхание обжигает траву и здесь. То и дело появлялись в ауле какие-то отряды, одетые кто по-военному, кто просто так. Побегают по выпасам, поползают, нароют ям и куда-то исчезнут. На их месте появляются другие. «Но эти, которые идут мимо, настоящие военные,— думала Хабиба.— И оружия у них в достатке: пулеметы, винтовки».

Альбиян как-то проговорился, что оружия маловато, одна винтовка на двух человек. «Значит, это не Нацди-визия, и Альбияна здесь нет».

Красноармейцы ушли в сторону школы. Машуковские собаки вели себя на удивление спокойно — не выскакивали из ворот, не мчались очертя голову с громким лаем. Зато в хвосте колонны пылили аульские мальчишки. Они старались идти в ногу с бойцами и даже пробовали подпевать, коверкая русские слова.

Хабиба поглядела-поглядела и пошла куда собралась— на ферму. Там было похоже на скотный базар. Бекан Диданов, хоть и временный председатель, чувствовал себя хозяином и распоряжался по-фронтовому. С капризными бескоровниками не церемонился: не хочешь брать — не бери, возьмет другой. Подходи следующий. Старый Мисост между тем ходит по ферме, сует нос во все закоулки, что-то вынюхивает.

До колхозов назывался Мисост двухкоровным и двух-воловым. На базаре каждую неделю он торговал мясом, а две коровы и два вола на дворе — незыблемый фонд. Теперь он надеялся поначалу, что ему отдадут рекордистку. Но, видя, что Бекан и не собирается отдавать ее, Мисост смиренно переключился в своих расчетах на колхозного производителя — быка.