Сломанная тень

«Шлюхой нынче много не заработаешь! Мужчины предпочитают мужчин! – хихикнула она и щелкнула меня по носу. – А зря! Ишь, как вы возбудились, барон!»

Я снова сел и осторожно взялся за трость:

«Хорошо, будь по-вашему! Двадцать пять! Но отдам их завтра, слово чести! Называйте имя!»

«Не считайте меня дурой, барон!»

«Я не захватил с собой денег», – объяснил я как можно спокойней, готовясь к новому выпаду.

«Тогда до завтра! В пять на Малой Конюшенной».

«Договорились», – я вскочил и тростью пригвоздил даму к стенке. Еще секунда, и вцепился бы ей в горло…

– Она назвала имя? – затаив дыхание, спросил Тучин.

– Нет! Я не обратил внимания на муфту. В ней она прятала пистолет, который, не раздумывая, разрядила мне в руку. От боли я упал на пол и потерял сознание.

Очнулся в луже крови. Перевязав платком руку, с трудом выбрался из трактира. Переходя Садовую, чуть не попал под лошадь. По счастью, в пролетке ехал этот ваш…

– Угаров.

– Симпатичный, кстати, парень, я еще утром обратил на него внимание.

– Отставить, Антон! – улыбнулся Тучин. – Он, увы, не наш!

– Жаль! Так вот! Там ехал Угаров с доктором! Они усадили меня и привезли сюда.

– Завтра на Конюшенную идем вместе! – решил Лаевский. – Передашь шлюхе деньги, узнаешь имя…

– …а потом мы ее схватим и передадим полиции, – закончил его мысль Тучин.

– Спасибо, друзья!

– Откуда она знает про пароль? – задумчиво спросил Тучин.

– Она же сказала! От убийцы! – напомнил Баумгартен.

– Получается, убийца один из наших?

– Получается так! – вздохнул барон. – Никто другой пароль не знает.

Из столовой прозвенел колокольчик.

– А вот и ужин, на который ты приглашен! Останешься? – спросил Лаевский у барона.

– С удовольствием!

Денис подождал после их ухода минуту-другую и тоже поспешил в столовую.

Глава восьмая

– Полиночка! – окликнула Ирина Лукинична вошедшую в гостиную племянницу. – А где ты, ангел мой, была?

– Я? – сжала на миг губки, словно нашкодивший карапуз, Полина, но мигом нашлась: – Княгиню Дашкину провожала!

– Угу! – промолвила тетушка и, покачав головой, уткнулась в рукоделие.

Дашкина-то с полчаса назад отъехала! С кем это племянница уединялась? За Полину Ирина Лукинична беспокоилась. Вроде и брак успешен: муж – хорош собой, богач, только вот счастья меж ними не чувствуется и с детками не спешат. А почему – молчат. После летних дач Полина вдруг в отчий дом вернулась. С одной-то стороны, понятно, Налединский – дипломат, вечно в разъездах… А с другой стороны, почему жену с собой не берет? Разве можно молодую красавицу надолго оставлять?

С кем же Полина провела последние полчаса?

– Что вы такое читаете? – спросила Кислицына Лаевская.

– Стихи, сударыня!

– Любовные?

– Философские. Лорда Байрона.

– Вы, говорят, и сами пописываете, Матвей Никифорович! Правда?

Кислицын смутился:

– Да!

– Прочтите, умоляю! Что-нибудь, посвященное мне!

– Вам?

– Ну да!

– София, София… – пробормотал Кислицын и, достав карандаш, принялся черкать у себя на манжете. – Прошу прощения за экспромт…

– Просим, просим, – улыбнулась Полина.

Надежда, Вера и Любовь —
Вот ваши доблести, София.
Живым елеем льется в кровь
Премудрость ваша. Молодые
Промчатся годы, словно дым.
Что толку в них – прошли, и нету.
Лишь ум сокровищем земным
Считаем мы зимой и летом[10]

.

– Браво! Браво! – закричала Лаевская. – Вы – душка!

Полина оживилась:

– Матвей Никифорович! А про меня стихов не прочтете?

– Аполлинария… Аполлинария… – Кислицын принялся за другой манжет. – Сейчас, сейчас… Никак рифму не подобрать… – Наконец импровизатор вышел из трудного положения:

Аполлинария, я вас
Сравнил бы с розою цветущей,
Чей несравненный аромат
Нас в райские заводит кущи![11]

– Замечательно! – похвалила жениха Ольга, ловко перебирая спицами.