Сломанная тень

– Рожа мне твоя знакома, говорю, – на чистом русском повторил Филипп Остапович. – Только запамятовал, где видел!

– Пить надо меньше, тогда и память прояснится!

Швейцар схватил мужичка за грудки:

– Що ты казав?

Голубые-голубые глаза смотрели на Филиппа Остаповича без всякого испуга, с дерзкой насмешкой:

– Дурень, говорю.

– Ах ты! – Филипп Остапович замахнулся огромным кулаком, но ударить не сумел. Мужичок легонько ткнул его пальцем меж ребер, и швейцар согнулся в три погибели.

– Что такое? – грозно спросил подошедший Никанорыч.

– Да на горшок солдатик захотел. Вишь, как скрутило!

– А это, Тихон, барин твой! Александр Владимирович! – представил Никанорыч Тучина.

– Как звать? – спросил Тучин.

– Тихон Корышев! Тверской губернии, К-ского уезда, его благородия помещика Савостьянова крепостной.

– У кого раньше служил?

– Да много у кого! Я полгода в деревне, а полгода тут. Какую работу найду, такую и делаю. Детишков много. С месяц назад еще десять было, а теперь, может, и все одиннадцать. А то и дюжина, коли двойня. Баба моя рожает и рожает, рожает и рожает! И всех корми! И водовозом был, и фрухтами торговал, а больше в услужении.

– Что умеешь?

– Все, барин, умею!

– Стирать?

– Могу!

– Гладить?

– Пожалста!

– Стричь?

– Не извольте беспокоиться!

– Брить?

– А на меня посмотрите! – лицо у крестьянина было гладкое, ни щетиночки.

– Грамоте обучен?

– А зачем?

– Действительно, зачем! – согласился Тучин. – Воруешь?

– А зачем? – повторил Тихон.

– Да хороший он парень! Не сомневайтесь, Александр Владимирович! – встрял Никанорыч. Тишка на славу угостил его в «Васильке» и сразу стал закадычным другом. – Что, Остапыч? Полегчало с животом?

Швейцар наконец разогнулся.

– Бачив я десь твого Тихона! Тільки де, не пам’ятаю![13] – сказал Филипп Остапович.

– Я тебе, хохол, уже напомнил где! Во сне! – Тихон, ухмыляясь, посмотрел на швейцара голубыми глазами.

– Ладно, беру тебя на службу! – решил Тучин. – Месяц в Петербурге поживем, потом ко мне в имение поедем, а там и рассчитаю. На Рождество домой вернешься.

– Не! Так не пойдет. Хотя бы до марта. Звиняйте, барин! – Тихон поднялся с колен. – Пойду другое место искать!

– Постой! – Тихон Тучину понравился. Услужлив, труд всякий знает, это по рукам видно. – Заплачу по март включительно!

– Другое дело, барин! – мужичок снова сдернул шапку.

– Как раз трое! То, что надо! – с лестницы спускался Матвей Никифорович. – Александр Владимирович! В гостиной общение с мертвецами начинается. Только вас и ждут!

– Мертвецы? – усмехнулся Тучин.

Кислицын крикнул слугам:

– И вы, троица, пойдемте-ка за мной!

– Они-то зачем? – удивился художник.

– Софья Лукинична приказала. Для комплекта!

В огромной гостиной горели всего две свечи. Стены маэстро украсил загадочными знаками, вырезанными из блестящей бумаги. Все встали в круг и взялись за руки, маэстро занял место в центре. Из приоткрытых окон веяло холодом, с Фонтанки несло тиною.

Леондуполос быстро-быстро забормотал на латыни, то шепча, то вдруг завывая:

– Perspector… Venus… necromantea … audi, vide, sile… mortifico… Mars[14]

Тоннер, как ни прислушивался, смысла уловить не смог. Набор слов! Впрочем, нужно ли искать смысл в заклинаниях?

Маэстро кинул щепотку какого-то порошка в прозрачную чашу, установленную на треножнике; в ней, ослепив зрителей, на секунду ярко вспыхнуло пламя.

– Кто посмел беспокоить меня? – раздался вдруг глухой, будто из-под земли, голос.

Все испуганно переглянулись. Говоривший, несомненно, находился в гостиной, но где? Никто сюда не входил, уста всех были сомкнуты.

– Лаевский! Никак ты? – снова прозвучал неизвестно откуда голос.

– Это вы, ваше величество? – испуганно спросил Андрей Артемьевич. Интонации показались знакомыми – говорил Александр Первый, которому много лет Лаевский имел счастье служить.

– Ну наконец-то признал!

– Господин Леондуполос! Это император? Александр Благословенный? – изумился Угаров.

– Не знаю! – с поклоном сообщил маэстро. – Я не понимаю по-русски! Но на сеансах в Петербурге этот господин всегда появляется первым.

– А я не гордый, могу и по-французски! – перебил Леондуполоса покойный император. – Что молчишь, Лаевский? Или не рад?

– Рад, очень рад, – грустно ответил Андрей Артемьевич.

– И я рад! Соскучился по тебе! Только вот обнять, как прежде, не могу! – император засмеялся. – Почему службу бросил?

– Стар уже! Попросили, – еще более грустно ответил старик и вздохнул. Выгнали его из-за провалов в памяти – забыл в канцелярию срочную бумагу переслать, полмесяца на столе провалялась. – Извините, ваше императорское величество! А можно ли мне вопрос задать?

– Валяй!

– Не угодно ли вашему величеству вспомнить обстоятельства, при которых мы познакомились?

– Да ты что, Лаевский? Экзаменовать вздумал?

Гнев императора Андрей Артемьевич знал и по привычке тут же извинился:

– Умоляю простить, ваше величество!

– Что? Разве ты мой голос не узнал?

– Узнал, ваше величество!

– Так чего тебе еще надо?

– По голосу и перепутать можно, – попытался объяснить Лаевский. – Помните адъютанта Зубикова? Императора Павла по голосу принял за вас и высочеством обозвал.