Сломанная тень

Филипп Остапович сделал знак Пантелейке – тот стремглав побежал на второй этаж.

– Володя, я же просил не мешать! – требовательный стук вынудил Тучина открыть; в коридор он выскочил в одетых задом наперед панталонах. – Я рисую!

Лаевский, чтобы не взорваться, зажмурился и сосчитал до десяти. На его глазах, в его собственном доме бесстыжий любовник-кузен продолжал гнусную интрижку с Дашкиной!

Владимир никак не мог решиться порвать с Тучиным. Когда-то мимоходом, от нечего делать совращенный кузен нежданно-негаданно превратился в неотразимого, знающего себе цену, циничного и оттого еще более привлекательного красавца, снисходительно дозволявшего Лаевскому себя любить. Сам Тучин (Владимир в этом быстро убедился) никого не любил и даже не испытывал привязанностей, юному художнику просто нравилось кружить головы, совращать, сводить с ума. Он черпал вдохновение в кипевших из-за него страстях. Лаевский мучился от ревности, но не мог решиться на разрыв.

– Антон найден повешенным! – мрачно сообщил он. – В квартире Ухтомцева. Гробовщик мне сказал…

– Вот дьявол!

– Бедный Антон! Хотел найти убийцу, но, видать, тот его опередил!

– Надо идти в полицию! – решил Тучин. – Сообщить о даме, которая знает убийцу! Где, бишь, она назначила встречу?

– На Малой Конюшенной! – Владимир быстро обдумал предложение Тучина. – Нет! В полицию идти нельзя!

– Почему?

– Придется рассказывать, что мы содомиты! И не только мы!

– Ну и что? Ты стесняешься своих пристрастий?

– Не ерничай! Если дело вдруг до государя дойдет, а оно дойдет, непременно дойдет, потому что Киршау – болван, ханжа и святоша, никому не поздоровится!

– Да брось ты! В свете давно догадываются!

– Одно дело догадываться, подозревать, и совсем иное признаться! И себя погубим, и товарищей!

– Да чего бояться! На каторгу за содомию не отправят!

– Во-первых, карьере конец, во-вторых, позор до конца дней. Позор и разорение, вспомни Ухтомцева! В-третьих, в монастырь упекут! Лет этак на семь! Чтоб покаялись!

– Надеюсь в мужской?

– Прекрати паясничать! – взорвался Лаевский. – Так! В полицию мы не пойдем! Сами с дамой встретимся!

– Зачем? – с усмешкой спросил Тучин. – Без толку! Ну даже узнаем мы имя убийцы. Что дальше? В полицию ты идти боишься!

– Я вызову убийцу на дуэль! А если погибну, вторым стреляться с ним будешь ты!

– Ладно, черт с тобой! Согласен!

– Тучин! А у тебя деньги есть?

– Только пятнадцать тысяч! – признался художник. – Отцовских!

– Думаю, хватит! Просят всегда с запасом! – произнес Лаевский.

Глава одиннадцатая

Хромов сделал вид, что забыл про атлас. Хмуро кивнул Тоннеру, задал пару пустых вопросов и сухо сказал, что очень занят. Илья Андреевич откланялся, повернулся к двери, и только тогда Сергей Алексеевич его окликнул:

– А что это у вас под мышкой?

– Атлас. Вы вчера выразили желание ознакомиться.

– Атлас? – задумался Хромов. – Ах да! Припоминаю! Оставьте на бюро, будет время – просмотрю.

Неприятный осадок от аудиенции испарился на занятиях. Со студентами замкнутый Тоннер преображался. Даже про скучные материи (сегодня, например, разбирали особые правила судебной экспертизы новорожденных) рассказывал эмоционально, с драматическими паузами, с отнюдь не риторическими, зачастую каверзными вопросами. Конечно, легче было бы просто озвучить список инструментов, коими вскрывают грудь младенца. Студенты запишут, механически заучат, ответят на экзамене, только вот в экстремальной ситуации могут и не вспомнить. А вот если они осознают логику: хрящи у новорожденных мягкие, поэтому удобней действовать ножницами, – то к верному решению придут сами.

Когда аудитория уставала, Тоннер всегда к месту вставлял анекдот, байку из собственной практики или демонстрировал препарат – услышанное запоминается лучше, если подкреплено зрительным впечатлением.

Зачастую его занятия заканчивались, как и сегодня, аплодисментами. Тоннер, прижав руку к груди, раскланялся, но, поймав взгляд напросившегося на занятие Шнейдера, почувствовал себя неловко. По слухам, того вчера проводили свистом.

На все вопросы Тоннер лаконично ответил «нет». О смерти Баумгартена не знает, на осмотр тела не ездил, никаких подозрений не имеет.

Собственно, его ответы Дениса не особо интересовали. Кончина барона была лишь предлогом зайти в гости.

– Потрясающий борщ! – похвалил хозяин.

Довольное лицо Кати залил такой румянец, что даже веснушки под ним исчезли.

– Но осмелюсь дать тебе маленький совет, – продолжил Тоннер. – В Малороссии в борщ добавляют сало с чесноком.

– Брр! – передернуло Угарова, живо представившего в супе лохматые куски жира.

– Не скажите! Чеснок толкут в ступке и добавляют в самом-самом конце. А сало, представьте, берут старое, лучше всего прогорклое.

Катя поджала губы:

– Мы такое сало обратно свиньям скармливаем. На нем даже жарить нельзя!

Угаров захохотал:

– Да уж, Илья Андреевич! Подшутили над вами в Малороссии!

– Отнюдь! Я лично наблюдал за варкой.

– Зачем? – удивился Угаров.