Сломанная тень

– Начинается: «Дорогой Николя! Наконец-то нашлась оказия написать!» Дальше… Дальше я излагаю Веремееву свои соображения… – Дашкин прикусил язык и закрыл глаза руками. Если Тоннер агент Третьего отделения, песенка князя спета! Сам! Сам во всем признался! – Поцелуйте крест, что никому не скажете!

– Не могу. Я католик. – Князь ни малейших симпатий у Тоннера не вызывал – грубый, вздорный человек, мучающий жену ревностью и мелкими придирками. Но допустить, чтобы из-за своих убеждений кто-либо отправился на каторгу или платил шантажистке, Тоннер не мог.

– Но вы…

– Я никому не скажу. И попробую помочь. Все обдумаю, соберу кое-какие сведения и заеду к вам завтра после обеда.

– А мне? Мне что делать?

– Лежать, выздоравливать. Пошлите слуг в аптеку, вот рецепт. Поправляйтесь! Не исключено, что вам придется завтра ехать на маскарад.

– Платить выкуп?

– Нет! – помотал головой Илья Андреевич. – Служить приманкой!

Денис вернулся домой злой, усталый и голодный. Заспанный Никанорыч сообщил, что остатки ужина подали час назад Лаевскому с Тучиным. Соврал, конечно, шельмец! Просто не хотелось дворецкому ради какого-то Угарова будить лакеев.

Если бы не Филипп Остапович, Денис так и лег бы спать несолоно хлебавши. Швейцар, добродушный и счастливый оттого, что Пантелейка вернулся живой и невредимый, подмигнул Угарову, дождался, пока Никанорыч уйдет восвояси, и повел на кухню. Обшарив кастрюли и противни, навалил огромную тарелку снеди, поставил перед Денисом.

– Може, и ты порубаешь? – спросил своего ненаглядного казачка.

– Да не хочу я, дядя Пилип. Меня Катерина кормила-кормила, поила-поила. Хорошая она! Только шавка у них злая. Хочешь поглядеть?

– Шо? Никак, намалював, хлопче?

– Да! Мне Данила стопку бумаги подарил и карандаш. Итальянский!

– Ух ты! Молодец! – Филипп Остапович с восхищением посмотрел на протянутый листок. – Постой! А цэ не та шавка, що позаминулого дня навкруги дому бігала?[53]

– Может, и та.

– А ты что, малыш, рисовать умеешь? – спросил с набитым ртом Денис.

– Да! Я – художник! – гордо заявил казачок.

– Дай-ка! – Денис кинул на листок беглый взгляд и вытаращил глаза от удивления: – Действительно, молодец. И на Моську похоже.

– А то… – задрал нос казачок.

– Только вот шерсть плохо прорисована. У Моськи она во все стороны дыбится, а у тебя гладкая, прилизанная. Отрывистыми надо было штрихами…

– Та шкурка-то дурниця! Кому вона потрібна?[54] – заметил Филипп Остапович. – Главное, морда похожа.

– Похожа-то похожа, а вот пропорции неправильные, голова размером с хвост, а в жизни куда больше! – Денису рисунок мальчика очень понравился. Но даже при большом таланте учеба необходима.

– Крутилась шавка! – принялся оправдываться Пантелейка. – Если кто сидит спокойно, или я дом какой рисую, или дерево, у меня все правильно получается. Сейчас альбом принесу…

– Хороший хлопчик, – повторил Филипп Остапович.

– Учиться ему надо!

– Треба! – согласился швейцар. – Да вот где?

– Лет ему сколько? Шесть есть?

– Семь рокив!

– В Академию художеств надо попробовать отдать!

– Нет, что вы! – замахал руками Остапыч.

– Туда и крепостных берут. Главное, чтоб талант! А с Андреем Артемьевичем я поговорю!

– Нет, ни за что! – глаза Филиппа Остаповича налились кровью. – Не отдам агнца в Содом и Гоморру!

– В какой Содом? – удивился Угаров.

– Вы, Денис Кондратович, не знаете… А у меня там однополчанин сторожем…

– Вы из-за голых женщин? Так пока до них дойдет, Пантелейка вырастет. И как иначе человеческое тело научиться рисовать? Бюстами и статуями не обойдешься!

– Говорю, не знаете…

– Денис Кондратович, глядите! – Пантелейка притащил свой альбом. Угаров раскрыл его. Юный живописец рисовал все подряд: воробьев, любимых разносчиков, Фонтанку, Крюков канал, дома. Чем статичней был предмет, тем лучше он получался – проступающим сквозь ночной туман домом с единственным освещенным окошком на четвертом этаже Денис долго любовался.

– Здорово!

– Ну, нам пора! – сказал Филипп Остапович. – Приятного аппетита! Спокойной ночи!

Угаров дожевал вареную картошку и отправился на второй этаж. Постучался к Тучину.

– Да! – ответил незнакомый голос.

Угаров заглянул.

– А-а-а! Здорово, Тихон!

– Доброй ночи, барин!

Слуга, наверное, портняжничал – в его руках Угаров заметил большие ножницы.

– А где сам?

– У Владимира Андреевича.

Перед кабинетом Лаевского Денис немного потоптался. Их отношения желали лучшего. Но из-под двери приятно тянуло трубочным дымком – кузены после ужина курили. Эх, была не была!

– Добрый вечер!

– Добрый! – сжал губы Лаевский. – Угаров, мы заняты!

– Спокойной ночи!

Денис поплелся к себе, постоял у комнаты, потом на цыпочках вернулся назад, к двери в кабинет Лаевского, которую предусмотрительно притворил не до конца.

– Зачем ты прогнал его? – спросил Тучин кузена.

– Надо поговорить! А он вечно крутится возле тебя!

– Лаевский, дорогой! Мы весь вечер только и делаем, что болтаем. Сначала в «Даноне», теперь здесь…

– Я тебе надоел?

– Господи! Опять ты за свое!

– Пойми, дуралей, я люблю тебя! И не позволю всяким смазливым нахалам…