Сломанная вселенная (СИ)

Темнота и сырость башни, ее природный микроклимат, были уже позади. Максим купался в океане зелени и свежего воздуха, направляясь к пещере Философа. Он вдруг вспомнил, как приходил сюда в самый первый раз. Какой святой трепет, какое благоговение, какое благотворение научной мысли испытывала его душа при одном только виде аскетического жилища великого подвижника. С каким вниманием он ловил каждое слово этого неземного старца. А что же сейчас?.. Ни трепета, ни благоговения — ничего! Просто пустота.

Вот и появились прибрежные скалы. Едва Максим поднялся по лестнице и хотел уже постучать, как изнутри пещеры, словно из чрева, донесся приглушенный голос:

– Максим, я приду сегодня вечером к замку. А сейчас, извини, мне некогда.

Раньше причиной такого гостеприимства могла в действительности показаться чрезмерная занятость и даже собственная назойливость. Сейчас же в этих словах сквозила надменность и пренебрежение. Интеллектуальному центру Мироздания «некогда». Впрочем, он нисколько не обиделся. Чувства, засевшие в его душе, были куда глобальнее каких-то там мелочных обид. Максим покорно ушел и долго бродил вдоль берега реки, разглядывая ее неспокойные волны, вырисовывающие на воде замысловатые письмена. Где-то высоко над головой кружила стая горластых птиц, наполняя Мироздание недостающей симфонией звуков. Только увы, партии в этой симфонии что-то явно фальшивили. Пернатые солисты, соревнуясь друг с другом в красноречии, были так увлечены собственным исполнением и так невнимательны к общей гармонии хора, что небесная мелодия казалось просто нагромождением режущих аккордов, беспорядочных выкриков, писков и низкочастотных воркований — целый океан бессмысленных звуков, льющихся сверху подобно дождю. Максима некоторое время это забавляло. Он следил за поднебесной процессией, привязав ее к себе любопытствующим взором. Куда направлялись птицы, туда же, словно подергиваемые за невидимые ниточки, поворачивались его глаза.

Затем одна из птиц, видимо — их вожак, резко отделилась от стаи и свернула в сторону Смешанного царства. Остальные растянувшимся косяком, напоминающим длинный изогнутый клинок, ринулись следом.

Максим открыл было рот, желая что-то сказать, но так и промолчал, сочтя довольным тот факт, что мысль возникла в его голове. Облечешь ее в форму звука — что от этого изменится?

Добравшись до парома, он подошел к электростанции, зачерпнул ладонью жидкое электричество и что есть силы подбросил его в воздух. В небе все засверкало и засветилось. Но даже от этого великолепного зрелища веселей на душе все равно не стало. Когда уже сидели на пароме и плыли к противоположному берегу, Лодочник что-то излишне разговорился. Наверное, довело одиночество. Его деревянные губы постоянно шевелились, рождая добродушные реплики.

– Всем нам известно, Максим, что ты единственный, кому удалось добыть ответы на эти загадки, которые являлись преткновением для многих наших мудрецов. И все мы с нетерпением ожидаем, когда же будет разрешена тайна третьей загадки… — Тут он замолчал, рассеянно глядя в неопределенность, и потом, словно очнувшись, продолжил свою мысль: — Ведь я знал принцессу Витинию, когда она была еще совсем маленькой. Она частенько гуляла возле реки, любила ухаживать за живущими там зверьками, срывала цветы и строила из них разноцветные домики. У нее было очень доброе сердце. Я также лично был знаком с ее родителями — королем Эдвингом и королевой Розаурой. Никто не видел, куда они делись. Никто не знает, как возник этот замок и каким образом малолетняя Витиния оказалась в его владениях. Говорят, во всем замешан мифический волшебник Тиотан, которого я лично ни разу не видел, более того — не знаю никого, кто бы утверждал, что знаком с ним. Имелись, правда, предположения, рожденные из слухов, что Тиотан, прежде чем покинуть наше царство, стер у всех память о своем пребывании здесь. Из таких же слухов, в общем-то, и произошла вся эта легенда. Так как у нас нет ничего иного, никакой другой версии, то приходится верить ей.

Максима в данный момент меньше всего на свете интересовали загадки, но он с большим удовольствием послушал кое-что из детства Витинии. Воспоминания о ней до сих пор являлись успокоительным бальзамом для духа и тела.

Принцесса была прекрасней всех — усомниться в этом факте было равносильно утверждению, что солнце не самое яркое светило в Мироздании, а Диоген — не самый строгий подвижник аскетизма. Подобно тому как солнце есть абсолют всякой яркости, ось Z — предел высоты и недосягаемости, а вечерний конец света — идеал всего хаотичного и разрушающего, так и принцесса Витиния воплощала собой совершенство всякой красоты. Той самой красоты, которая могла быть творением только безымянного Мастера и недосягаемым чудом для самого могущественного волшебника.