Сломанная жизнь

Пока вода стекала по его волосам и лицу, он видел каждый из своих шрамов, даже с закрытыми глазами. Они были выжжены на его сетчатке, как ужасающая карта его ошибок, и казалось, что даже малейшая передышка от них оставалась за пределами его доступа. Он поднял взгляд и увидел свой шампунь, гель для душа и другие принадлежности, которые аккуратно стояли на полке над головкой душа. Всё было на своих местах — кроме него. У него больше не было места. Он не жил; он не вписывался; он просто существовал. Мочалка царапала ему кожу, пока он мылся с натренированной, отстранённой сноровкой, терпя сильную боль и останавливаясь, когда его кожа становилась только розовой, а не красной. Хоть прошло больше года с тех пор, как его мать нашла его стоящим в душе на коленях, когда он расцарапывал себе кожу, ему не хотелось снова так её пугать. В то утро, всего через пару месяцев после того, как его выпустили из больницы, ему приснился один из самых ярких и реалистичных кошмаров. Когда мать наконец уговорила его выйти из душа, она села с ним на полу в ванной, держа метр расстояния между ними, пока он втирал алоэ в свои испещрённые шрамами конечности. То, с каким напряжением она держала свои руки при себе, вызвало у него внутри какую-то боль. Она так сильно хотела ему помочь, но не могла.

Никто не мог.

Вместо этого она напичкала его транквилизаторами из запасов, которые дал ей его последний психиатр, и рассказывала ему истории из детства, пока он пустым взглядом смотрел в потолок и пытался найти значение в крохотных узорах на штукатурке. Безопасность и невинность, которые он чувствовал в детстве, отобрали у него так, будто их никогда не существовало. Он не говорил об этом матери и молчал, пока она рассказывала, как ему нравилось играть в ванне. Она так сильно старалась связать его снова с тем мальчиком. Несколько психиатров пробовали с ним ту же тактику, пытаясь соединить его с ранними подростковыми годами. Однако, его мать заходила намного дальше, пробуя всё возможное, чтобы помочь своему сыну. Это не работало, и ему хотелось бы обратного, даже если только ради неё. К сожалению для них обоих, фантазии о дайвере в глубоком море или о сумасшедшем учёном, в которых он играл в ванне с пластмассовыми стаканчиками и пузырями, закончились. Тот мальчик был мёртв.

Выключив воду в душе, он протянул руку, схватил с полки полотенце и затянул его за занавеску. В маленькой комнате без окон висел тяжёлый и густой пар, а также запах геля для душа, который почти исчез. Парень провёл мягким полотенцем по своим рукам, ногам и торсу отстранёнными машинальными движениями, но его кожа всё ещё была влажной, когда он отодвинул занавеску в сторону и отчаянно схватился за свою одежду. Он отказывался открывать дверь ванной или даже ждать, пока вентилятор разгонит часть пара. Его майка прилипла к коже, пока он одевался, но только когда всё скрылось, спряталась его покрытая шрамами плоть, он смог вздохнуть полной грудью. Чёрная расчёска тряслась в его руке, пока он приглаживал свои короткие волосы натренированными движениями, не трудясь использовать гель или лак, к чему могли быть привыкшими другие парни его возраста. Это просто не имело значения. Люди при взгляде на него видели только одно: уродливый рваный шрам, который разрезал его лицо от правого уха к середине его горла. Так что то, как он укладывал или не укладывал свои волосы было малозначительно — никто всё равно не смотрел. Его родители думали о пластической операции, но он не выносил мысль о том, чтобы его снова резали, разрывали, обезличивали и трогали чужими руками, даже если это были руки доктора.

Парень оттолкнул эти мысли и начал чистить зубы, глядя в картину над раковиной. Успокаивающая, почти расслабляющая — она стала лучшей частью утренней рутины. Мир и спокойствие были заложены в сложные геометрические формы, заполняющие чёрную лакированную раму. Поначалу, когда приехал домой из больницы, забинтованный и сломленный, он сорвал зеркало со стены в ванной. Когда мать нашла его, он кричал, его руки были почти разодраны, будто уничтожение зеркала уберёт изображение разрушенного лица из его мыслей. До него не дошла идея повестить что-то вместо зеркало. Однако, его матери, единственному человеку, который знал его лучше всех, почему-то показалось, что картина будет смотреться лучше голой бесцветной стены. Она попросила его отца повесить картину, пока сама покупала подходящие к ней аксессуары. Ему понадобилось почти полгода, чтобы понять, что она искала идеальные полотенца и купила маленькое мыло в форме ракушек, потому что не знала, как помочь своему сломанному сыну. Ещё он понял, что она была права; голая стена постоянно напоминала бы, почему исчезло зеркало. Это было бы почти так же плохо, как оставить само зеркало.

Почти.