Сломанные куклы

Через двадцать метров от стены была дверь на кухню. Чтобы добраться до нее, нам нужно было пересечь запущенные грядки, где когда-то сажали овощи. Стены окружали этот маленький садик с трех сторон, стена дома была четвертой. На первом этаже было два маленьких окна, света в них не было. Я не мог рассмотреть никаких признаков жизни за окном, но все-таки еще несколько секунд всматривался, чтобы перестраховаться. Как только мы перелезем через эту стену, мы станем открытой мишенью. Я спрыгнул назад, за стену, и рассказал Хэтчеру об увиденном.

– Ты готов? – спросил я.

– Как никогда.

Хэтчер выглядел испуганным, но это было к лучшему. Страх обостряет все инстинкты. Мне тоже было страшно. У меня сейчас наверняка было такое же выражение лица, что и у него.

Мы перелезли через стену и побежали к дому. Хэтчер не отставал. Опять включилась кнопка со снегопадом, и, по ощущениям, он усилился раза в два. В моих легких был лед, а снег раздирал кожу. Двадцать метров казались двадцатью километрами. Я бежал, ожидая, что в любую секунду меня настигнет пуля. Она влетит в меня, а пойму я это, только когда буду падать на землю и на снег польется кровь.

Мы добежали до дома и вжались в стену. Хэтчер тяжело дышал, но был не бледен.

– Надо почаще в спортзал ходить, – сказал он.

– Можно подумать, ты знаешь, как выглядит спортзал изнутри.

– Пошел ты, Уинтер, – на секунду улыбнулся Хэтчер.

Я повернул ручку двери, она была заперта. Ни в одном из привычных мест, где люди обычно оставляют ключи, их не было, поэтому я достал отмычки и принялся за работу. Мне потребовалось не менее двух минут, чтобы открыть старый и тяжелый, давно не знавший смазки замок застывшими от холода пальцами. Я достал кольт, направил его перед собой и последовал за ним в дом, оставляя мокрые следы на полу.

Кухня была просторная, с каменным полом и сантехникой под старину. Чистота была идеальная. Консервные банки были составлены башенками на рабочих поверхностях. На первый взгляд, они располагались в случайном порядке, но со второго взгляда я увидел логику. С одной стороны стояли супы, бобы – отдельно, макаронные кольца – отдельно, и так с каждой товарной позицией.

Каждая башенка была аккуратно выстроена, и это напомнило мне работы Энди Уорхола. Помимо банок с едой больше ничего нигде не стояло – все было убрано на свое место. В раковине не было грязной посуды, нигде не лежало никакого мусора. Пахло апельсинами и отбеливателем. Оглядевшись, я поставил диагноз: обсессивно-компульсивный синдром.

Я неподвижно стоял посреди кухни и прислушивался, пока с моего лица и одежды стекал тающий снег. Ничего необычного для такого старого дома слышно не было: бульканье в трубах, случайный скрип, шум работающего холодильника – и никаких признаков жизни.

Из кухни вела только одна дверь. Я подошел к ней, осторожно перемещая вес своего тела с одной ноги на другую и оставляя после себя мокрые следы. Хэтчер передвигался совершенно бесшумно, и только по его дыханию я мог понять, что он здесь. Мы подошли к двери и замерли, услышав донесшийся сверху звук.

– Ты знаешь, что это? – спросил Хэтчер.

Я помотал головой, приложил палец к губам, осторожно повернул ручку и медленно открыл дверь. Я вышел в коридор, водя рукой с пистолетом слева направо, вверх и вниз, покрывая все углы, как раньше в Куантико. Хэтчер шел прямо за мной, тоже выставив вперед пистолет. Я остановился и прислушался, надеясь понять, что происходит наверху.

Оттуда снова донесся звук, и на этот раз у нас уже не было сомнений в его происхождении. Крик пробирает тебя до костей, как никакой другой звук. Кричала женщина, крик был длинный, протяжный, полный боли.

Мы побежали, среагировав на этот вопль, как на стартовый выстрел. Кому-то было очень больно, и мы должны были положить этому конец. Мы выбежали в большой парадный холл и через две ступеньки побежали вверх по лестнице. На втором этаже мы повернули направо и побежали по коридору.

В дальнем конце коридора за одной из дверей горел свет. Чем ближе мы приближались, тем сильнее пахло больницей. Дверь была приоткрыта, и я ударил в нее плечом, с размаху открыв ее так, что она ударилась о стену. Я ввалился в комнату, размахивая пистолетом во все стороны. Адреналин зашкаливал, я чувствовал давление пальца на курок. Я мгновенно отсканировал комнату, считывая всю возможную информацию.

Изумленное лицо Кэтрин Гросвенор, ее округлившийся рот. Пять обручальных колец на манекене. Рэйчел Моррис, привязанная к стулу, живая, тяжело дышащая, без одного пальца. Телеэкраны.

На одном из экранов я увидел Темплтон. Она была раздета по пояс и привязана к деревянному стулу. Ее толстовка, порванная в клочья, лежала на полу. Рядом с ней стоял Адам с длинным охотничьим ножом. Темплтон была в очень плохом состоянии. По рубцам было видно, где ее били. Струйки крови стекали от свежей ножевой восьмисантиметровой раны на грудине к пупку. Она была в сознании, но не более того.

– Включить микрофон, – сказала Кэтрин Гросвенор. – Адам, здесь полиция. Ты знаешь, что делать.