Сломанный клинок

Стоя перед приоткрытой дверью комнаты в общежитии, я озадаченно вслушивался в мелодичные звуки, доносящиеся из глубин места моего нового обитания. Уверенно опознав в переливах звучания акустическую гитару, я удивленно хмыкнул и толкнул дверь, желая поскорее убедиться в собственной догадке. Тем временем в волны перебора струн, стоит заметить, очень энергичного и довольно залихватского, вплелся юношеский голос, фонтанирующий ироничной печалью и весельем одновременно:

Весь покрытый зеленью, абсолютно весь,
Остров невезения в океане есть!
Остров невезения в океане есть —
Весь покрытый зеленью, абсолютно весь!
Там живут несчастные люди-дикари —
На лицо ужасные, добрые внутри!
На лицо ужасные, добрые внутри,
Там живут несчастные люди-дикари!
Что они ни делают, не идут дела —
Видно, в понедельник их мама родила!
Видно, в понедельник их мама родила —
Что они ни делают, не идут дела…

Песня билась в стенах квартиры, словно зверь в клетке – мелодия плыла громкими, накатывающими волнами, повторяющиеся строки усиливали этот эффект, впечатывая их в мозг серией мелькающих образов. Пел мой друг, не узнать его голос не было никаких шансов, пусть он и звучал в высшей степени необычно: не так звонко, как я успел привыкнуть, гораздо более чувственно, жонглируя интонациями и беспощадно попадая в ноты, звучно, но не пронзительно… Разувшись в прихожей, я как можно тише прошёл в комнату, чтобы ненароком не привлечь к себе внимания.

Алексей сидел на подлокотнике кресла, обратив лицо к раскрытому окну, и музицировал, весь отдавшись этому процессу. Все мы по-настоящему честны лишь в момент уединения с самим собой, и мне посчастливилось застать его в одно из таких мгновений: растрепанный, ещё чуточку пьяный после ночных возлияний, о коих свидетельствовала пустая бутылка из-под шампанского на ковре, он пел душой, выплескивая в каждой строчке, в каждой ноте терзавшие его эмоции, раскрываясь перед миром полностью, чуть ли не выворачиваясь наизнанку.

Крокодил не ловится, не растёт кокос.
Плачут, богу молятся, не жалея слёз,
Плачут, богу молятся, не жалея слёз, —
Крокодил не ловится, не растёт кокос!
Вроде не бездельники и могли бы жить,
Им бы понедельники взять и отменить!
Им бы понедельники взять и отменить!
Вроде не бездельники и могли бы жить.
Как назло, на острове нет календаря —
Ребятня и взрослые пропадают зря.
Ребятня и взрослые пропадают зря, —
На проклятом острове нет календаря!
По такому случаю с ночи до зари
Плачут невезучие люди-дикари,
Плачут невезучие люди-дикари,
По такому случаю с ночи до зари!
И рыдают бедные, и клянут беду
В день какой неведомо в никаком году!!![1]

Окончив куплет, он понурился и повесил голову, пьяно покачнулся, встряхнул рыжими кудрями и попытался встать, но потерял равновесие и завалился в кресло, не выпуская из рук гитары. Его мутный взор прошелся по комнате и сфокусировался на мне только после отчаянных усилий. Мне ничего не оставалось, кроме как выразить своё восхищение увиденным и услышанным:

– Браво, Лёха! Просто, незамысловато, но так искренне! Не подозревал в тебе таких талантов.

– Это потому, что жизненно! – мрачно буркнул он, завозился, устраиваясь поудобнее, и спросил: – И давно ты здесь?

Его обычно подвижное и жизнерадостное лицо выражало неподдельное расстройство и вселенскую печаль, вид он имел помятый, словно побывал в переделке – на рубашке отчетливо не хватало пуговиц, одно ухо вызывающе покраснело и чуть топорщилось, а на щеке медленно наливался синевой отчетливый отпечаток ладони. Изящной, явно женской ладони.

– Давно, друг мой, давно. Не думаю, что с самого начала твоего сольного концерта, но достаточно, чтобы понять основную мысль. И всё же я предпочту услышать твою версию…

– Мою версию, – повторил он за мной и иронично улыбнулся. – Если коротко, то… – замялся Алексей, подбирая слова, и погрузился в тягостные раздумья, прежде чем обыденно изрек: – Не дала.