Сломанный меч

Странно, думала Фреда, что несмотря на холод, голод, страх они не сказали друг другу ни одного резкого слова. Они думали и действовали как один человек, точно их отлили в одной форме. Разница была лишь в том, что каждый из них по-своему нуждался в другом.

— Я когда-то бахвалился перед Имриком, что мне неведомы страх, поражение и любовный недуг, — сказал как-то Скафлок. Он лежал в пещере, положив голову на колени Фреде, а она расчесывала его волосы, спутанные ветром. — В тот раз он ответил мне, что это три конца и три начала человеческой жизни. Тогда я не понял его, а теперь вижу, насколько он мудр.

— А откуда он это узнал? — спросила Фреда.

— Не знаю, ведь эльфам случается иногда потерпеть поражение, страх они чувствуют редко, а любовь — никогда. Но с тех пор, как я встретил тебя, любимая, я испытал все три эти чувства. Я был больше эльф, чем человек, а ты снова сделала меня человеком. Я чувствую, что эльфийское начало исчезает во мне.

— И в свою очередь, что-то эльфийское проникло в мою кровь. Я боюсь, что все реже думаю о том, что правильно и свято, и все чаще о том, что полезно и приятно. Мои грехи все тяжелей…

Скафлок притянул к себе ее лицо.

— И правильно делаешь. Эта болтовня о долге, законе и грехе не доведет до добра.

— Не богохульствуй… — начала Фреда.

Но он прервал ее речь поцелуем. Она попыталась вырваться, и они со смехом начали шутливую борьбу. Фреда вновь забыла о своих предчувствиях.

После того, как тролли закончили разорение эльфийских земель, они засели в их твердынях, редко отваживаясь выходить за стены замков, разве что большими отрядами. Скафлок, добыв несколько оленей и сделав большой запас мороженого мяса, погрузился в вынужденное безделье и уныние. Теперь он целыми днями, сидел в пещере, становясь все угрюмей.

Фреда попыталась приободрить его.

— Теперь мы в меньшей опасности, — сказала она.

— Что же в этом хорошего, если мы не можем сражаться. Нам осталось только ждать конца. Альфхейм умирает. Скоро вся Волшебная страна окажется во власти троллей. А я, я сижу здесь сиднем!

Однажды он вышел из пещеры и увидел ворона, который летел по ветру в низком зимнем небе. У ног Скафлока море билось о скалы, отступая с грохотом и воем перед каждым новым ударом, и снова накатывая на берег, рассыпая брызги, замерзающие на лету.

— Что нового? — окликнул Скафлок ворона на его языке.

Конечно, он спросил его не этими словами, ибо язык зверей и птиц отличен от языка людей, но смысл вопроса был именно такой.

— Я прилетел из-за пролива проведать родню, — ответил ворон. — Тролли завоевали Валланд и Вендланд, Сконе вот-вот падет, войско Короля Эльфов откатывается к границам его домена. У нас не прекращаются пиры, но воронам следует поспешить в те края, ибо война не продлится долго.

Скафлок вспыхнул от ярости и, натянув лук, подстрелил птицу. Но едва она упала к его ногам, как гнев покинул его, он почувствовал пустоту и нарастающее сожаление.

— Это было злое дело — убить тебя, братец, — тихо сказал он. — Ты не причинил никому зла, наоборот, ты делал добро, освобождая мир от падали его прошлого. Ты был приветлив со мной и беззащитен, а я убил тебя, вместо того, чтобы напасть на моих настоящих врагов.

Он вернулся в пещеру и неожиданно разрыдался. Рыдания чуть не разрывали его грудь. Фреда обняла его, успокаивая как ребенка, и Скафлок выплакался у ней на груди. В ту ночь он не мог заснуть.

— Альфхейм гибнет, — бормотал он. — До того, как растают снега, от Альфхейма останется только воспоминание. У меня нет иного выбора, как напасть на троллей и драться для того, чтобы захватить с собой в преисподнюю столько врагов, сколько сумею.

— Не говори так, — перебила его Фреда. — Поступить подобным образом значит глупо предать все свои надежды. Отважней и лучше жить, сражаясь.

— Чем сражаться? — спросил он горько. — Корабли эльфов потоплены или рассеяны, воины — погибли, попали в рабство или скрываются, как мы с тобой. В некогда гордых замках — лишь снег да ветер, да воют волки, враг сидит на троне наших древних владык. Эльфы — наги, голодны, безоружны…

Фреда поцеловала его. И в этот миг перед его глазами, точно молния, мелькнуло видение меча, рассекающего мрак. Ему показалось, будто молот разбил железные обручи, стянувшие его грудь, и он выдохнул во тьму:

— Тот меч… дар Асов в день наречения… да-да, тот меч…

Фреда почувствовала страх, непонятный ей самой.

— О чем ты? Что за меч? — спросила она.

Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, чтобы не замерзнуть, и Скафлок принялся шептать ей на ухо, точно боясь, что ночь сможет его подслушать. Он поведал Фреде о том, как Скирнир принес сломанный клинок, как Имрик спрятал его под главной башней Эльфийского Утеса и как Тюр предупредил его о том, что близится время, когда ему понадобится этот меч. Заканчивая свой рассказ, он почувствовал, что Фреду в его объятиях бьет дрожь ужаса, а ведь она без боязни нападала на вооруженных троллей. Она заговорила, и голос ее прозвучал тихо и неуверенно:

— Мне все это не по душе, Скафлок. Это недоброе дело.