Сломанный мир

— О, как тяжки муки любви! — вздохнула Зоя Фофанова. Но тут же оживилась: — Но ничего! Я напишу роман! Мне нужно только для начала съездить в то село Карачаево, где шестьдесят два года назад родился мальчик — совсем обычный тогда, ничто не предвещало, что ему суждено стать губернатором. Но в этом селе все и началось — история любви, которая больше жизни, важнее всего на свете. Ведь всего через два года в небольшом городке Большескотининске родилась девочка, судьба которой подарила ей тяжкое испытание — быть великой поэтессой. Видимо, фея, которая поцеловала ее при рождении, была не так уж добра! — Зоя всхлипнула и продолжила: — Но прошло время, и они встретились!

— Ни в коем случае не нужно писать такой роман! — единодушно закричали все присутствующие, которым от одной тирады и то тошно стало, а Семен Иванович, чтобы подтвердить, что это уже не шутки, согнал, наконец, Фофанову со стола, после чего та горько заплакала и сказала: «Поэта каждый может обидеть!»

После чего все опять начали разговаривать кто с кем.

— Александр Николаевич, — обратилась одна поэтесса к профессору университета, в свободное время также баловавшегося литературными пробами, — объясните мне попроще, что такое диалектика?

— Попроще… — задумался тот. — Ну вот смотрите: у меня есть любимая кошка. У нее необычный цвет шерсти. Я считаю, что это цвет серого золота, а моя жена считает, что поноса. Кто из нас прав? Она мыслит субъективно, потому что я не раз ей говорил, что эта кошка намного умнее и красивее ее; я мыслю субъективно, потому что эту кошку люблю. Вот как‑то так…

— Семен Иванович, — прорвалась к председателю писательской организации непризнанная пока знаменитость, — а как ваш новый сборник стихов? Правда ли, что вас хотели заставить кардинально изменить его концепцию?

— Хотели, — горестно кивнул тот с таким видом, как будто его заставляли совершить что‑то ужасное. — Представляете: Эльза Рудольфовна хотела, чтобы я вместо «Бобровыхухоль» писал «единорог»! Но ведь это в корне меняет концепцию того неповторимого по своему мира, который возникает в моей поэзии, нового, заметьте, не средневекового мира единорогов и грифонов, а нового мира, в котором царствует Бобровыхухоль, как символ красоты абсурда!

Все возмущенно зашумели: «Какой ужас! Подавлять лучшие творческие порывы!» Однако председатель вновь взял слово:

— Однако Эльза Рудольфовна образумилась. Она недавно мне позвонила и сказала, что поняла, что прав был я, а не она!

Все восхищенно зааплодировали, крича: «Вот что значит всепобеждающая сила искусства!»

У губернатора

Кабинет Сергея Ильича был достаточно большим — около ста пятидесяти квадратных метров, не то что у его предшественника, ютившегося на вдвое меньшей площади. Некоторые посетители терялись перед губернатором, но Эльза Рудольфовна в их число не входила.

— Сергей Ильич, здравствуйте, миленький, — промяукала она, заглянув в кабинет.

— Здравствуй, Эльза. Заходи, чего стоишь в дверях. Чем порадуешь?

— Своим присутствием: Вы же сказали, что для вас радость меня видеть…

— Это когда я напился и лез к тебе целоваться?

— Ну, и еще когда вы из‑за меня чуть не подрались с…

— Опустим эти подробности, ничего не хочу об этом знать!

— Как скажете, сэр!

— Не издевайся!

— Как можно?

— Ну ладно, — смягчился губернатор, — ты кому угодно голову закружишь. Мне тут епископ сказал, что ты какому‑то священнику голову закружила. Это правда?

— Священник — громко сказано. Так, попишко какой‑то непутевый.

— И что у вас с ним?

— Да ничего. Он от меня без ума, а я что могу поделать, если он такой дурак?

— И чего мне с ним делать?

— А зачем вам с ним чего‑то делать? Его уже считайте нет, это списанный человек, отработанный материал. Или вы ревнуете?

— Еще чего не хватало!

— Ну, так успокойтесь, милый, — улыбнулась Эльза Рудольфовна и положила руку на плечо губернатору.

— А зачем ты этот идиотский сборник стихов решила издать за счет регионального бюджета? — опять завелся Сергей Ильич.

— Ну, не такой уж он и идиотский…

— Не такой? Это же надо такую дрянь придумать — «Бобровыхухоль»!

— А что? Креативно! — улыбнулась первый заместитель министра.

— Мне Фаина Раневская сразу вспомнилась, как она говорила, что в одних людях живет Бог, в каких‑то демон, а в каких‑то одни лишь глисты… Но вот оказывается есть еще один вид самых скверных мозгоглистов под названием Бобровыхухоль! Да что ты смеешься?

— Ничего. Мозгоглисты — это круто.

— Да ну тебя! Что, издаем эту книжонку?

— Жалко что ли: деньги все равно не наши, а бюджетные!

— Так рассуждая можно и стихи Фофановой издать, — буркнул Сергей Ильич.

— Их и так печатают все, кто вас не любит!

— Да знаю… Тьфу, гадость!

— Ну что вы какой нервный, расслабьтесь, учитесь радоваться жизни!

— Порадуешься с тобой! Я тут в твиттере прочитал, какая‑то девчонка пишет, что женщины — это такие интересные зверьки, которые питаются деньгами. А ты, похоже, не только деньгами, но и душами мужиков питаешься!

— Мяу!

— Ладно, Эльза, давай, что тебе подписать, да иди лучше, пока у меня опять голова от тебя не поплыла!