Сломи меня

Какое — то время мы сидим в тишине, она ковыряет вилкой в своей еде, а я — в своей. Обычно наш утренний рацион один и тот же: ложка риса, миска овощного бульона, кусок черствого хлеба, в хорошие дни — небольшая тарелочка с пудингом. Не самый потрясающий рацион, но его, как правило, хватает, и обычно мы благодарны за это. Но сегодня ни у одного из нас, кажется, нет аппетита.

И голоса.

Я вздыхаю и смотрю в сторону. Не знаю, почему мне сегодняшним утром настолько сложно разговаривать с ней — может быть, из-за отсутствия Кенджи, — но в последнее время все между нами как-то изменилось.

Я очень сильно хочу быть с ней, но никогда еще это не казалось мне таким опасным, как сейчас. Кажется, что с каждым днем мы все больше отдаляемся друг от друга. И иногда я думаю, что, чем сильнее я пытаюсь удержать ее, тем больше она пытается вырваться.

Мне хочется, чтобы Джеймс поспешил и взял уже свой завтрак. Все было бы проще, если бы он был здесь. Я выпрямляюсь и осматриваюсь по сторонам, замечая, как он разговаривает с группой своих друзей. Я пытаюсь помахать ему, но он над чем — то смеется и даже не замечает меня. Он потрясающий.

Он очень коммуникабельный — и он пользуется здесь настолько большой популярностью, что я иногда даже задумываюсь о том, откуда в нем это. Во многом он является полной противоположностью мне. Ему нравится подпускать к себе людей, а мне нравится держаться от них подальше.

Джульетта — единственное настоящее исключение из этого правила.

Я снова смотрю на нее и замечаю красноту, окаймляющую ее глаза, которые осматривают столовую. Она выглядит одновременно и бодрой, и безумно уставшей, и ей, кажется, никак не удается сидеть на своем месте спокойно; она быстро постукивает ногой под столом, а ее руки немного дрожат.

— Ты в порядке? — спрашиваю я.

— Да, в полном, — отвечает она слишком поспешно. Но качает своей головой.

— Ты, эм, выспалась минувшей ночью?

— Да, — говорит он, повторяя свой ответ несколько раз. Она делает это время от времени — повторяет одно и то же слово снова и снова. Не знаю, осознает ли она вообще, что делает это.

— А тебе хорошо спалось? — спрашивает она. Она барабанит пальцами по столу, а затем по своим рукам. Она продолжает оглядываться по сторонам. Она снова начинает говорить, не дожидаясь моего ответа. — Ты уже слышал что — нибудь о Кенджи?

И только теперь я понимаю.

Конечно же, она не в порядке. Разумеется, она не спала прошлой ночью. Вчера вечером она практически убила одного из своих самых близких друзей. Она только — только начала доверять себе и перестала бояться саму себя; теперь же она вернулась к той точке, с которой начала. Дерьмо. Я уже жалею о том, что вообще завел этот разговор.

— Нет, пока что нет, — я поежился. — Но, — говорю я, надеясь сменить тему, — я слышал, что люди очень злы на Касла из-за того, что случилось с Уорнером, — я прочищаю горло. — Ты слышала, что он сбежал отсюда?

Джульетта роняет свою ложку, которая приземляется на пол. Кажется, она даже и не заметила этого.

— Да, — говорит она тихо. Она моргает, смотря на чашку с водой, держа в руке салфетку. Она складывает, а затем разглаживает ее. — Люди говорили об этом в коридорах. Они знают, как именно он сбежал?

— Думаю, что нет, — я хмурюсь, смотря на нее.

— Ох, — говорит она, повторяя и это несколько раз.

Ее голос кажется странным. Даже напуганным. Джульетта всегда немного отличалась ото всех остальных — она походила на безумного, пугливого котенка, когда я впервые увидел ее в камере, — но в течение последних нескольких месяцев она все лучше и лучше приспосабливалась к окружающей обстановке.

Все изменилось после того, как она, наконец — то, начала мне доверять. Она раскрылась. Она начала больше говорить (и есть), и даже обзавелась некоторой самоуверенностью. Мне очень нравилось видеть, как она возвращается к жизни. Мне нравилось быть с ней, наблюдать за тем, как она обретает себя.

Думаю, что этот случай с Кенджи действительно вернул ее в исходное положение. Я могу сказать, что она находится здесь только лишь наполовину, потому что ее глаза лишены сосредоточенности, а ее руки двигаются чисто машинально. Она часто это делает. Порой она словно исчезает, забивается в уголок своего разума и на некоторое время остается в нем, думая о чем — то таком, о чем она никогда не станет говорить.

Теперь она ведет себя точно так же, как делала это прежде, и сейчас она ест холодный рис со своей тарелки, беря по одному зернышку, и едва слышно пересчитывая их.

Я намереваюсь снова попытаться заговорить с ней, но в этот момент к нашему столику, наконец — то, возвращается Джеймс. Я немедленно поднимаюсь на ноги, благодарный за возможность избавиться от этой неловкости.

— Эй, приятель… не стоит ли нам пойти и попрощаться должным образом?

— О, — говорит Джеймс, опуская свой поднос на стол. — Хорошо, конечно, — он бросает взгляд на меня, а затем на Джульетту, которая сейчас очень тщательно пережевывает рисовое зернышко.

— Привет, — говорит он ей.