Сломленная

Через день. Бедная Колетта! Я сделала над собой усилие и дважды позвонила ей, говорила веселым голосом, чтобы она не волновалась. Но она все равно удивлялась, что я не прихожу к ней и не прошу ее прийти. Она звонила и барабанила в дверь с такой силой, что я открыла. У нее был такой ошеломленный вид, что я увидела себя ее глазами. Оглядела квартиру и поразилась не меньше. Она заставила меня привести себя в порядок, собрать чемодан и переехать к ней. Служанка все приберет. Как только Жан-Пьер уходит, я набрасываюсь на нее с вопросами. Часто ли мы с отцом ссорились? Одно время — да. Это ее просто-таки пугало, ведь до того мы так прекрасно ладили. Но в дальнейшем сцен никогда не было, по крайней мере, в ее присутствии.

— Но все равно, было уже не так, как прежде?

Она ответила, что была слишком мала, чтобы разобраться. Она не поможет мне. Она могла бы дать ключ к разгадке этой истории, если бы только сделала усилие. В ее голосе тоже слышатся недомолвки, как будто в глубине души она прячет какие-то мысли. Какие? Что я подурнела? В самом деле, подурнела? В данный момент это действительно так: изможденная, волосы тусклые, цвет лица землистый. А восемь лет назад? Этого я не осмелюсь у нее спросить. Или, может, я глупа? Или, по крайней мере, недостаточно хороша для Мориса? Если нет привычки задумываться о себе самой, такие вопросы ужасны.

19 января. Невероятно! Неужели я вознаграждена за это усилие над собой, за то, что предоставила Морису свободу, а не цеплялась за него? Впервые за много недель сегодня ночью меня не мучили кошмары и в горле исчез комок. Надежда. Еще очень хрупкая. Но она появилась. Я побывала у парикмахера, в институте красоты. Привела себя в полный порядок. В доме навели лоск, я даже купила к возвращению Мориса цветов. Но первые его слова были:

— Что за вид у тебя?

Да, я похудела на четыре килограмма. Я заставила Колетту поклясться, что она не расскажет ему, в каком состоянии застала меня, но почти уверена, что она с ним говорила. В конце концов, может быть, она и права? Он обнял меня:

— Мой бедный милый!

— Да все очень хорошо! — ответила я.

К моему изумлению, слезы выступили у него на глазах.

— Я вел себя как подлец! Я ответила:

— Любить другую — не значит быть подлецом. Тут уж ничего не поделаешь.

Он сказал, пожав плечами.

— Разве я люблю ее?

Два дня я жила этой фразой. Они провели вместе две недели, в праздности, среди горных красот, а по возвращении он говорит: «Разве я люблю ее?» Будь я в обычном состоянии, у меня не хватило бы духу хладнокровно разыгрывать эту партию. Но отчаяние сослужило мне службу. Длительное пребывание вдвоем подточило их страсть. Он все повторял: «Я не хотел этого! Я не хотел делать тебя несчастной». Эта расхожая фраза мало трогает меня. Я не воспрянула бы духом, если бы это был всего лишь порыв жалости. Но он сказал громко, в моем присутствии: «Разве я люблю ее?» И я все думаю, что, возможно, это начало рекристаллизации, которая оторвет его от Ноэли и вернет ко мне.

23 января. Все вечера он проводил дома. Накупил новых пластинок. Мы слушали их. Он обещал, что в конце февраля мы съездим на юг. Люди охотнее сочувствуют вам в горе, чем в радости. Я рассказала Мари Ламбер, что в Куршевеле Морис окончательно раскусил Ноэли и, видимо, склонен вернуться ко мне. Она сказала, поджав губы:

— Если это окончательно, то что ж, тем лучше.

В конечном счете — она не дала мне никакого путного совета. Я уверена: они обсуждают мои дела за моей спиной. У них свои мыслишки по поводу этой истории. Они мне их не доверяют. Я сказала Изабели:

— Ты была права, когда убеждала меня, что все поправимо. В сущности, Морис никогда не переставал любить меня.

— Видимо, так, — произнесла она с сомнением в голосе. Я живо спросила:

— Видимо — так? Ты думаешь, он не любит меня больше? Ты всегда утверждала обратное…

— Я не утверждаю ничего определенного. У меня впечатление, что он сам не знает, чего хочет.

— Как! Ты узнала что-то новое?

— Абсолютно ничего.

Что она могла узнать, не представляю. Это просто в ней дух противоречия: она утешала меня, когда я сомневалась, и вселяет в меня сомнения, когда ко мне вернулась вера.

24 января. Надо бы повесить трубку, сказать: «Его нет» — или вообще ничего не отвечать. Какая наглость! А это изменившееся лицо Мориса! Поговорить с ним со

всей серьезностью, когда он вернется. Когда зазвонил телефон, он просматривал газеты, сидя рядом со мной. Это была Ноэли. Впервые. Но и это слишком! Так вежливо:

«Я бы хотела поговорить с Морисом». И я, как дура, передала ему трубку. Он едва отвечал, вид у него был ужасно раздосадованный. Он несколько раз повторил: «Нет, это невозможно», — но, в конце концов, сказал: «Хорошо. Я приеду». Как только он повесил трубку, я закричала.

— Ты не пойдешь! Осмелиться преследовать тебя здесь!

— Послушай. Мы сильно поссорились. Она в отчаянии от того, что я не подавал никаких признаков жизни.

— Я тоже очень часто была в отчаянии, но никогда не звонила к Ноэли.

— Умоляю, не надо еще больше усложнять мою жизнь. Ноэли способна покончить с собой.

— Оставь!