Сломленный ангел

Ройбен всегда говорил, что люди должны делиться друг с другом своими самыми потаенными секретами, хорошими и плохими. По вечерам они собирались на «откровения», когда каждый делился воспоминаниями о прошлом. Сюзанне довелось выслушать немало шокирующих историй о занятиях проституцией, о воровстве денег у членов семьи, чтобы можно было купить наркотики. Один из мужчин рассказал о том, что работал какое-то время сутенером и жестоко обращался со «своими девочками». Все эти истории настолько далеко выходили за пределы мироощущения Сюзанны, что она выслушивала их с неприкрытым ужасом и отвращением.

Единственное, чем она до сих пор поделилась с остальными, была смерть Аннабель. Но в тот момент там, в долине, она была готова признаться Ройбену и в другом: почему, по ее мнению, это случилось.

Потом она решила, что сам Господь (или какая-то иная сила, отнявшая у нее ребенка) не захотел, чтобы она открыла правду, потому что Ройбен внезапно поднялся на ноги и принялся одеваться. Он вдруг вспомнил о том, что ему необходимо до половины шестого забрать краски и еще какие-то материалы для изготовления сувениров. Шанс был упущен, и больше у нее никогда не возникало желания рассказать ему об этом. Позже она порадовалась тому, что так и не заговорила на эту тему, в противном случае он почти наверняка использовал бы это признание ей во вред.

Последующие месяцы жизни в Хилл-хаусе перевернули все представления Сюзанны. Хотя молитвы как таковые здесь отсутствовали, а формальной религии никто не придерживался, все испытывали сильную тягу к миру духовному. В круг интересов коммунаров входили астрология, и-цзин, Таро и медитация. У большинства из них имелся некоторый опыт групповой терапии, им нравилось копаться в мозгах друг у друга и обсуждать чужие проблемы. Они рассматривали себя как большую семью, последним и желанным членом которой стала Сюзанна, и в ее состоянии бездомной собаки это пришлось ей весьма по душе.

Но в то же самое время она чувствовала себя ребенком из детского дома, попавшим в совершенно другой мир, язык которого она едва понимала и все установки которого были полной противоположностью того, к чему она привыкла с детства. Все нормы и правила, которые преподали ей родители, оказались поставленными под сомнение. Никого в Хилл-хаусе не волновало, правильно ли накрыт стол к ужину, — они посмеялись над ней, когда она, впервые попав туда, спросила, где лежат салфетки. Постели здесь никогда не застилали, уборка была сведена к минимуму, при виде наготы всего лишь удивленно поднимали брови, и естественные потребности обсуждали открыто.

В один из дней ее доводило до тошноты подробное описание акта гомосексуального сношения, в другой ее гипнотизировало экзотическое описание странствий по Индии или по Африке. Ройбен запретил тяжелые наркотики, зато все без исключения курили анашу. Кое-кто регулярно менял своих сексуальных партнеров. Роджеру нравилось наблюдать за сексом в исполнении других, которым это, кстати, доставляло удовольствие. По всему дому валялись порнографические журналы.

Тем не менее, наряду с вещами, которые ей не нравились, многое пришлось ей здесь вполне по душе — игра Саймона на классической гитаре, рисунки Меган, работа в мастерской, смех и разговоры за общим ужином. И еще она чувствовала себя в безопасности и под защитой Ройбена, потому что он называл ее «своей женщиной».

Она была счастлива, и ее прошлое подернулось дымкой туманного забытья, когда она с головой окунулась в новую жизнь. Никто не смеялся и не подшучивал над ней, как Лайам, за то, что она мыла полы и окна, убирала в комнатах, стирала одежду. Обитатели Хилл-хауса называли ее «наша матушка» и говорили, что любят.

И все-таки именно ее стрельба произвела на них самое яркое впечатление. Револьвер отца был замотан в мягкую тряпицу и спрятан подальше, и Сюзанна никому не рассказывала о нем. Однако в доме был дробовик, оставленный, по словам Ройбена, одним из предыдущих жильцов. Она вычистила его и тренировалась в полях до тех пор, пока к ней не вернулось умение стрелять без промаха, которым она овладела в юности.

Ничто не доставляло ей большего удовольствия, чем открытое изумление, с которым встречали коммунары каждого подстреленного ею фазана или кролика. Ее ликование и даже эйфория были сродни восторгу, который охватывает школьника, когда он раз за разом выигрывает стометровку на ежегодных спортивных соревнованиях. Сюзанне нравилось, когда ее хвалили за умение вкусно готовить или хорошо чинить одежду, но стрельба была чем-то особенным. Она возвышала ее над остальными, компенсировала ее невежество в вопросах секса, наркотиков и путешествий. Она заставляла людей обращать на Сюзанну внимание.