Слоны Ганнибала

Когда Ловенау ушел, Матвеев начал укладывать вещи. В большой чемодан – форменную одежду (он решил ехать в штатском), в малый – туалетные принадлежности, подарки для матери, две-три книги по военным вопросам и четыре томика «Войны и мира», своей любимой книги, с которой он никогда не расставался.

Все приходилось делать самому, потому что его камердинер Корольков схватил воспаление легких и лежал в больнице.

«Нужно же было ему захворать», – думал Матвеев.

Дело было не в одной укладке вещей. Корольков иногда исполнял более ответственные поручения, и отсутствие его в данную минуту связывало полковника по рукам и по ногам.

– Анхен, Анхен… – напевал он легкомысленную песенку, которую в те дни напевала вся столица.

Анхен, Анхен,
Ваше маленькое сердце…

Но, несмотря на то, что ему вспомнились веселый мотив и голубые глаза опереточной красавицы, чувство беспокойства нависло над ним. Он чувствовал себя затравленным зверем в притаившемся лесу.

В это же самое время в другом конце города, в том самом кабинете высокого военного учреждения, где лежала на столе мирная телеграмма Матвеева, заканчивался очень важный разговор между двумя военными, из которых один называл другого «Ваше Высокопревосходительство», а второй просто прибавлял иногда к фразе корректное «господин полковник».

Разговор был настолько важным и конфиденциальным, что даже в тиши и в безопасности ампирного кабинета, куда и заслуженным генералам было так же трудно проникнуть, как верблюду пройти через игольное ушко, даже окруженные стенами, внутренней и внешней охраной, собеседники понижали иногда голос до осторожного шепота.

– Смею напомнить, Ваше Высокопревосходительство, что Рессель вне подозрений, а кроме него и вашего сына…

– Да, да, я это прекрасно знаю. Но ведь и Галлерс не идиот. Он знает, что говорит.

– Как бы то ни было, распоряжения сделаны. Карл поставлен в известность.

– Да, да. И немедленно дайте знать агенту номер шесть.

– Будет исполнено.

Выслушивая приказания своего высокого начальника, полковник почтительно наклонился.

– Понимаю, понимаю… будет исполнено…

– Еще вчера Его Высочество выражал мне свое восхищение. Вы подумайте, какая блестящая работа! И, вдруг все может пойти прахом!

Возможно, что они говорили о новом мобилизационном плане 12-А, который только что был разработан начальником генерального штаба и который нужно было беречь от чужого глаза, как спасение души. Достаточно было бы любознательной руке перелистать эту не очень толстую пачку бумаг, и огромная стройная работа, где все было предусмотрено вплоть до последней пуговицы на солдатских штанах, рассыпалась бы, как карточный домик. Пришлось бы перемещать целые корпуса, переносить грандиозные боевые склады, менять расписание поездов, тратить новые миллионы. Опять – шум в парламенте во время бюджетных прений, отставки и громы монаршего гнева. Еще хуже, если врагу известны все детали, сняты все копии, а оригиналы спокойно лежат, где им следует лежать. В таком случае война грозит неминуемой катастрофой.

Всячески хотелось, чтобы подозрения оказались ложными.

Когда рано утром Матвеев ехал в таксомоторе на вокзал, и мимо него плыли уже многолюдные улицы, безлистные аллеи лип и окутанный утренним туманом купол св. Стефана, телеграфные аппараты яростно стучали, передавая кому следует шифрованные приказания, и десятки людей готовы были следить за каждым словом, за каждым жестом г-на российского военного агента.

На вокзале Матвеева встретил его заместитель и помощник Огаревский, явившийся сюда прямо из одного очень фешенебельного игорного клуба, где он почему-то частенько проводил ночи напролет, хотя в России он не брал карт в руки.

До отхода поезда оставалось несколько минут. Пассажиры спешили занять места. Сновали носильщики. Паровоз уже кипел от нетерпенья, как высокогрудый и застоявшийся конь, и кругом царило то веселье, бодрое и возбуждающее оживление, какое бывает на больших вокзалах с поездами дальнего следования.

Матвеев и Огаревский курили пред расставанием и лениво обменивались словами.

– Значит, ты Витковского не увидишь?

– Нет, старик разрешил мне в Питер не заезжать. Да и надобности особой нет. Рапортом отделаюсь.

– Так, так…

– А впрочем, у него семь пятниц на неделе.

Мимо пробежал служащий в кепи с галунами, размахивая пачкой каких-то бумаг. Торопились какие-то запоздавшие пассажиры.

– Ну, всего хорошего, – сказал Огаревский.

Они поцеловались. Целуя друга, Огаревский успел шепнуть:

– Храни тебя Бог!

Поезд медленно выходил из-под стеклянного потолка вокзала. Матвеев видел, как поплыл назад Огаревский, размахивавший шляпой, как отлетел в сторону вокзал. Поезд загремел по лабиринту стрелок и наконец, наддав ходу, помчался мимо бесконечных вагонных составов, мимо семафоров и сигнальных будок на волю из этого шумного города.

Матвеев стал располагаться в своем купе. Вынул книги. Развернул утреннюю газету. Ни на одну минуту не расставался на вокзале со своим чемоданом, и на это уже кое-кто обратил внимание.