Слова и наставления

Во–вторых, я понимаю глубину неведения и забвения Бога в своей жизни. Ведь крича и взывая: «Боже мой, Боже мой!», я не к Богу взываю на самом деле, но интересуюсь только собой. Я молюсь, потому что так велит поступать Евангелие, потому что этого от меня требует мой духовный отец, потому что сейчас я имею в этом нужду и в данный момент у меня есть такое желание. Неведение и забвение. Мы так до конца и не понимаем значения этих двух слов. А именно они укоренены в нас и заслоняют от нас Бога. Я Бога не помню и не знаю. Почему? Мои страсти скрывают Его от меня. Мы разделены! После изгнания из рая человек не может вкушать от Древа Жизни, соединиться с Богом и вновь обрести жизнь. Ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь (Быт. 2, 17), — предупреждал Господь. И изгнал человека из рая. Зачем? В тот день, как вы вновь вкусите от Древа Жизни, оживете, — далее говорит Он. Сейчас рай закрыт, и Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17, 21). Запертое находится внутри человека. Оно закрыто херувимами. Мое сердце заключено, словно на засов, моими собственными страстями. Это хочет сказать Господь.

Итак, я начинаю понимать, что такое страсти и что я объят ими. Я начинаю понимать, что не знаю Бога!.. Что же такое Бог? Он Тот, о Ком я, вероятно, двадцать лет произносил проповеди с амвона, к Кому взывал посреди Церкви: Боже! будь милостив ко мне грешнику (Лк. 18, 13). Взывал, перебирая четки: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного», пожалуй, не зная ни того, что есть Господь Иисус Христос, ни того, какое значение имеют слова «помилуй мя» и «грешного». Коль скоро я не понимаю смысла всего этого, то зачем и как стану говорить: «Помилуй мя»? Но теперь я осознаю значение этих слов, чувствую, что значит «Царствие Небесное», «сердце», «страсть», «Бог входит в нас» и что именно здесь наше поле брани.

Вот теперь–то все начинает становиться на свои места. Раньше я звал тебя: «Отец Феоктист!» — теперь же приближаюсь к тебе со словами: «Иди, иди же сюда». Невозможно докричаться, когда ты внизу, а я наверху. Даже если я сорву свой голос, и нас услышат все вокруг. Но обычно, когда я люблю человека, мне хочется побыть с ним наедине, поговорить совершенно просто, сидя рядышком.

Итак, я хочу, чтобы Господь спустился ко мне на поле моей брани. И тут, мои дорогие, наступает один из самых решающих и страшных моментов нашей духовной жизни. Именно тогда становится ясно, сможем ли мы просить Господа и молиться Ему. Это те минуты, когда мы переживаем драму человека, который говорил: «Уйди, Боже»; и тут же: «Приди, Боже мой». Когда Господь приближался к нему, он воспринимал Его словно палача и говорил: «Уйди, Палач мой». А когда Бог собирался уйти, то останавливал Его: «Приди, Друг мой». Суть в том, примем ли мы Бога или Его отвергнем. До этого момента мы барахтаемся в луже и сами знаем, что мы не более чем плещемся в ней. До этого момента мы играем с Богом в игрушки, «с которыми не шутят». Но наступает момент, когда мы должны со всей решимостью дать ответ — принять или отвергнуть Бога.

Раньше мы испытывали ощущение борьбы. Теперь же рождается чувство, что Господь одерживает над нами верх. Мы можем сказать Ему: «Уйди». Но после этого придется определенно и бесповоротно признаться себе в том, что ушел мой последний самый надежный товарищ, и другого друга у меня не будет.

Это очень важный момент. Почему? Сейчас мы должны отвергнуть или согласиться с тем, что мы есть, потому что мы открыли в самом себе столько грязного, темного, вероломного, лукавого, и нам тяжело и невыгодно в этом признаться, и часто мы прячемся за своим эгоизмом, за своей самоуверенностью, за любовью к самому себе. Это час пробуждения моего собственного «я», и я не хочу согласиться с тем, чем являюсь — грехом.