Слова II. Духовное пробуждение

— Начнем с того, что, если кто-то плохо говорит, например, о тебе как о личности, это не страшно. Подумай: "Христа, Который был Христом, поносили, и Он не отвечал, а чего достоин я, грешник?" Если бы хотели оскорбить лично меня, то это меня бы совсем не беспокоило. Но когда меня оскорбляют как монаха, то оскорбляют и весь институт монашества, потому что я, как монах, от него неотрывен. В этом случае я не должен молчать. В таких случаях надо дать оскорбителям немного выговориться, а потом сказать им пару слов. Однажды в автобусе одна женщина ругала священников. Я дал ей выговориться, а когда она остановилась, сказал: "У нас много претензий к священникам, но ведь их не на парашютах же Бог с неба сбросил. Они люди с человеческими немощами. Но скажи мне вот что: такая мать, как ты, накрашенная и с ногтями, как у ястреба, какого ребенка родит и как его воспитает? И каким он станет потом священником или монахом, если станет?" Помню, в другой раз, когда я ехал на автобусе из Афин в Янину, один человек всю дорогу осуждал митрополита, который тогда чего-то там натворил. Я сказал ему одно-два слова, а потом молился. Он продолжал свое. Когда мы приехали в Янину и вышли, я отозвал его в сторонку и говорю: "Ты знаешь, кто я такой?" — "Нет", — отвечает он. "А что же ты тогда, — говорю, — сидишь и говоришь такие вещи? Может быть, я во много раз хуже того, кого ты поносишь, а может, я — святой?! Как же ты сидишь передо мной и несешь такое, что я даже о мирянах представить себе не могу того, чтобы они подобное творили? Постарайся-ка исправиться, потому что иначе ты можешь крепко получить по мозгам от Бога! Для твоей же пользы, конечно". Смотрю, начал он дрожать. Но и до других тоже дошло, как я понял по тому переполоху, который возник.

[Иной раз] видишь, как оскорбляют святое, а окружающие молчат. Однажды, выезжая со Святой Горы, я встретил на корабле одного несчастного, убежавшего из психиатрической больницы на Святую Гору. Он без остановки кричал и ругал всех: сильных мира сего, правительство, врачей… "Столько лет, — кричал он, — меня мучили электрошоком и таблетками. А вам хорошо! Все, что хочешь, у вас есть, машины у вас есть! А меня в двенадцать лет мама отправила на один остров, и с тех пор уже двадцать пять лет — из дурдома в дурдом!" Он ругал все партии, а потом начал хулить Христа и Божию Матерь. Я встаю и говорю: "Заканчивай! Неужели здесь нет ни одного представителя власти?" Вижу: заволновался его спутник, скорее всего, полицейский, и маленько его укоротил. Этот несчастный, крича и хуля, выговорил всю свою беду. И мне стало за него больно. Потом он подошел, поцеловал мне руку, и я его тоже поцеловал. Он был прав. Все мы — кто больше, кто меньше — ответственны за это. И я тоже был причиной хулы этого несчастного. Будь я духовен, я соделал бы его здравым.

Как же разочарованы были фарасиоты[42], когда при обмене[43] они плыли на корабле в Грецию! Два моряка ругались между собой и хулили Христа и Божию Матерь. Фарасиотам это показалось очень тяжелым. "Греки, христиане — и хулят Христа и Матерь Божию!". Они схватили богохульников и бросили их в море. К счастью, те умели плавать и спаслись. Даже если оскорбляют какого-то человека, мы обязаны его защитить, а тем паче Христа! Ко мне в каливу пришел однажды один мальчик — он хромал, но личико его сияло. "Здесь, — думаю, — дело непросто, раз так сияет божественная Благодать!" Спрашиваю: "Как поживаешь?" И он рассказал, что с ним случилось. Один зверюга, ростом под потолок, хулил Христа и Матерь Божию, и этот мальчик бросился на него, чтобы его остановить. Зверюга повалил его наземь, истоптал, покалечил ему ноги, и после этого бедняжка захромал. Исповедник! А что перенесли исповедники, мученики!

— Геронда, в армии некоторым благоговейным юношам трудно с теми, кто ругается. Что им делать?