Слова III. Духовная борьба

Мой типикон таков: если вижу, что человек отличается неким дарованием или же преуспевает в духовной борьбе, то я говорю ему об этом. Ну а уж если я вижу в нем кривизну — беру в руки тяжелую дубину... Я не думаю о том, что первый или второй способ может повредить душе человека, потому что и в первом и во втором случае присутствует любовь. Если он повредится от того, как я с ним себя поведу, это будет значить, что он уже имел в себе повреждение. К примеру, если какая-то монахиня напишет красивую икону, то я скажу ей о том, что икона написана хорошо. Если же я увижу, что она возгордилась и стала нагловатой, то впредь в общении с ней я буду выдерживать определенную дистанцию. Конечно, если монахиня, несущая послушание в иконописной мастерской, возгордится, то из-под ее кисти будут выходить не иконы, а карикатуры, и она получит взбучку еще и от других. А если она снова смирится, то снова будет делать хорошую работу. Болезненные явления мне не по душе. Я терпеть не могу различные уродливые выверты. Я постараюсь тем или иным способом вернуть все в нормальное положение. А как же иначе? Покрывать разные болезненные отклонения от нормы?

— Геронда, а если бесстыдный человек, когда к нему проявляют участие, становится еще более бесстыдным, то как ему помочь?

— Я тебе вот что скажу: если я вижу, что мое участие, доброта, любовь не идут человеку на пользу, то я решаю, что не имею близости с этим человеком, и бываю вынужден уже не вести себя по отношению к нему с добротой. По [духовному] закону, чем с большей добротой ведут себя по отношению к тебе, тем больше ты должен изменяться, рассыпаться в прах, таять, подобно свече.

Как-то давно я познакомился с одним человеком, и в начале нашего знакомства, желая ему помочь, рассказал ему о некоторых пережитых мной божественных событиях. Однако, вместо того чтобы поблагодарить Бога: "Боже, как мне тебя благодарить за это утешение..." — и повергнуться в прах от благодарности, этот человек дал себе волю и стал вести себя с наглостью. Тогда я занял по отношению к нему строгую позицию. "Я помогу ему издалека, молитвой", — решил я. И поступил так не потому, что не любил этого человека, а потому, что такой образ поведения был ему на пользу.

— Геронда, а если человек поймет свою ошибку и попросит прощения?

— Если он ее поймет — дело другое. Тогда мы с ним можем прийти к взаимному пониманию. В противном же случае — если мое любочестие не идет ему на пользу, я не нахожу в этом человеке отдачи и не чувствую, что нахожусь с ним в родстве. Если у человека есть любочестие, смирение и нет наглости, то и ты по отношению к нему ведешь себя просто. Со всеми людьми я вначале веду себя с радушием и простотой. Я всецело отдаю себя другому, чтобы он получил помощь, чтобы дать возможность развития для [создавшейся между нами] атмосферы любви. А потом потихоньку начинаю указывать человеку на его недостатки. В зависимости от возраста моего собеседника я смотрю на него как на моего брата, отца или деда. Я грею человека, как солнышко, чтобы наружу вылезли все змеи, скорпионы, жуки — то есть его страсти, — а затем помогаю человеку их умертвить. Однако если вижу, что этот человек не ценит [моей любви к нему] и не получает от моего поведения пользы, но, играя на моей простоте или моей истинной любви, начинает вести себя нагло, то потихоньку отхожу от него, чтобы он не стал еще более наглым. Но вначале я отдаю себя человеку всецело, и поэтому моя совесть остается спокойной. Живя в монастыре Стомион, я взял к себе одного паренька, чтобы помочь ему и заодно выучить плотницкому ремеслу. Я относился к нему по-доброму, считал его братом. Однако я видел в юноше некоторые качества, которые были мне не по душе. Однажды я его спросил: "Который час?" — "Час — у тебя в башке завяз!" — ответил он мне. Ну что же, тогда я подумал: "Нет, в таком духе лучше дальше не продолжать. Надо и мне маленько кумекать своей "башкой", потому что иначе парень повреждается". Ведь я относился к нему так, что если бы у него было любочестие, то по [духовным] законам он должен был бы повергнуться от благодарности в прах. Однако я увидел, что он не вмещал, не понимал меня. И потом он ушел от меня сам. Я его не выгонял. Видишь: терпение, любовь делают бесстыдного более бесстыдным, а любочестного — более любочестным

Доброта вредит нераскаянному человеку

— Геронда, помню, как-то Вы меня так отругали...