Слова потерянные и найденные

«СЕНЮША, ЗНАЕШЬ ЛИ, ПОКАМЕСТ, КАК БАРАНОВ,

ОПЯТЬ НАС НЕ ПОГНАЛИ В КЛАСС,
ПОЙДЕМ-КА ДА НАРВЕМ В САДУ СЕБЕ КАШТАНОВ!» —
«НЕТ, ФЕДЯ, ТЕ КАШТАНЫ НЕ ПРО НАС!
ТЫ ЗНАЕШЬ ВЕДЬ, КА́К ДЕРЕВО ВЫСОКО:
ТЕБЕ, НИ МНЕ ТУДА НЕ ВЛЕЗТЬ,
И НАМ КАШТАНОВ ТЕХ НЕ ЕСТЬ!» —
«И, МИЛЫЙ, ДА НА ЧТО́ Ж ДОГАДКА!
ГДЕ СИЛОЙ ВЗЯТЬ НЕЛЬЗЯ, ТАМ НАДОБНА УХВАТКА.
Я ВСЕ ПРИДУМАЛ: ПОГОДИ!
НА БЛИЖНИЙ СУК МЕНЯ ЛИШЬ ПОДСАДИ.
А ТАМ МЫ САМИ УМУДРИМСЯ —
И ДО́СЫТА КАШТАНОВ НАЕДИМСЯ».

За сорок лет русский язык значительно приблизился к тому, что мы называем «современной литературной нормой», и, кажется, здесь действительно не обошлось без Пушкина.

* * *

Но и Пушкин стал Пушкиным не вдруг, не в тот момент, когда произнес свои первые слова и даже не тогда, когда написал первое стихотворение.

8 января 1815 года при переходе с младшего трехлетнего курса лицея на старший он читает на публичном экзамене «Воспоминания в Царском Селе», которые очень понравились Державину. И не мудрено. Это настоящая ода, написанная «высоким штилем», «как их писали в мощны годы, как было встарь заведено…»

С ХОЛМОВ КРЕМНИСТЫХ ВОДОПАДЫ

СТЕКАЮТ БИСЕРНОЙ РЕКОЙ,
ТАМ В ТИХОМ ОЗЕРЕ ПЛЕСКАЮТСЯ НАЯДЫ
ЕГО ЛЕНИВОЮ ВОЛНОЙ;
А ТАМ В БЕЗМОЛВИИ ОГРОМНЫЕ ЧЕРТОГИ,
НА СВОДЫ ОПЕРШИСЬ, НЕСУТСЯ К ОБЛАКАМ.
НЕ ЗДЕСЬ ЛИ МИРНЫ ДНИ ВЕЛИ ЗЕМНЫЕ БОГИ?
НЕ СЕ ЛЬ МИНЕРВЫ РОССКОЙ ХРАМ?
НЕ СЕ ЛЬ ЭЛИЗИУМ ПОЛНОЩНЫЙ,
ПРЕКРАСНЫЙ ЦАРСКОСЕЛЬСКИЙ САД,
ГДЕ, ЛЬВА СРАЗИВ, ПОЧИЛ ОРЕЛ РОССИИ МОЩНЫЙ
НА ЛОНЕ МИРА И ОТРАД?

Но в то же время письма Пушкина написаны «средним» и «низким стилем», и этот стиль приближается к нашей разговорной речи. Вот что, к примеру, пишет юный Пушкин в 1816 году, на последнем курсе лицея, Павлу Андреевичу Вяземскому:

«КНЯЗЬ ПЕТР АНДРЕЕВИЧ,

ПРИЗНАЮСЬ, ЧТО ОДНА ТОЛЬКО НАДЕЖДА ПОЛУЧИТЬ ИЗ МОСКВЫ РУССКИЕ СТИХИ ШАПЕЛЯ И БУАЛО МОГЛА ПОБЕДИТЬ БЛАГОСЛОВЕННУЮ МОЮ ЛЕНОСТЬ. ТАК И БЫТЬ; УЖ НЕ ПЕНЯЙТЕ, ЕСЛИ ПИСЬМО МОЕ ЗАСТАВИТ ЗЕВАТЬ ВАШЕ ПИИТИЧЕСКОЕ СИЯТЕЛЬСТВО; САМИ ВИНОВАТЫ; ЗАЧЕМ ДРАЗНИТЬ БЫЛО НЕСЧАСТНОГО ЦАРСКОСЕЛЬСКОГО ПУСТЫННИКА, КОТОРОГО УЖ И БЕЗ ТОГО ДЕРГАЕТ БЕШЕНЫЙ ДЕМОН БУМАГОМАРАНИЯ. С МОЕЙ СТОРОНЫ ПРЯМО ОБЪЯВЛЯЮ ВАМ, ЧТО Я НЕ НАМЕРЕН ОСТАВИТЬ ВАС В ПОКОЕ, ПОКАМЕСТ ХРОМОЙ СОФИЙСКИЙ ПОЧТАЛИОН НЕ ПРИНЕСЕТ МНЕ ВАШЕЙ ПРОЗЫ И СТИХОВ. ПОДУМАЙТЕ ХОРОШЕНЬКО ОБ ЭТОМ, ДЕЛАЙТЕ, ЧТО ВАМ УГОДНО — НО Я УЖЕ РЕШИЛСЯ И ПОСТАВЛЮ НА СВОЕМ»[9].

Кстати, в том же письме Пушкин замечает: «Лицей (или Ликей, только, ради бога, не Лицея») — видимо, проблема с родовой принадлежностью заимствованных слов волновала русских и в XIX веке. Она не решена до конца и сейчас — смотри дискуссии о роде слов «кофе» и «интернет».

Даже в 17 лет Пушкин был еще слишком юн, чтобы реформировать русский язык, но мы видим, что язык потихоньку «реформировался сам», словно готовясь к приходу Пушкина. Разумеется, никакой мистики, просто Пушкин (на то он и гений) уловил направление, в котором развивается язык, и помог ему сделать несколько решительных шагов и стать таким, каким знали его Тургенев и Толстой, каким знаем мы.

* * *

В начале 1840-х годов еще один долгожитель, генерал, тайный советник и сенатор Александр Александрович Башилов садится писать мемуары, он старается писать их уже на языке нового времени, на языке своих детей и внуков, но архаизмы все равно «просачиваются» в его речь. Вот как он начинает свой труд: