Читаем Слова сапраўднага лад полностью

Яўмен Ярыга з аповесці «Цвіце на Палессі груша» В. Казько ўвогуле не ўсведамляе сябе адстароненым ад прыроды, ён і з горада таму вярнуўся, хаця быў на заводзе выдатным спецыялістам. Але, як і ўсе яго аднавяскоўцы, ён браканьер. Рыбак і браканьер. Як усе, ловіць рыбу ў рыбгасаўскіх саджалках. Паводле вось таго самага жывучага стэрэатыпу. Звер — каб яго палявалі, рыба — каб яе лавілі, лес — каб яго секчы. І Яўмен — цудоўны чалавек. І аднавяскоўцы яго — не злодзеі. Але стагоддзямі засвойвалася ну не так каб спажывецкае стаўленне да прыроды, але досыць неагляднае. Была, ёсць, будзе. Здавалася, і багацце прыроды невычарпальнае. І раптам... Выявілася, тое, славутае, не чакаць літасці ад прыроды, браць...— аджыло, узніклі іншыя меры вартасцей. І да прыроды трэба літасцівымі быць. Але ва ўсведамленні чалавека яшчэ добра трымаюцца паняцці былога. Памятаеце, і ў В. Астаф'ева ў «Цар-рыба» ловяць рыбу мужыкі. Ловяць. Глушаць. Прадаюць. І пры выпадку выкідваюць. Калі рыбнагляд падпільнуе. У Сібіры. Дзе неаглядная прастора прызвычаіла да неагляднага шалу здабытчыцай волі. Бяры. Бяры. Але ж той стэрэатып пануе і на Каўказе. Хаця маштаб павінны быў бы сам арыентаваць па асцярожнасць. Ёсць такая аповесць «Лука Чахелі» В. Гігашвілі, дзе ляснік Чахелі, як астаф'еўскі інспектар рыбнагляду Чараміскі, як Сцяпан Дзямідчык А. Жука, спрабуе самаахвярна ратаваць жывое багацце народа. (Сама па сабе гэта хроніка падзей і фактаў грузінскага пісьменніка мала стасуецца па мастацкіх сваіх вартасцях да памянёных тут твораў, але цікавыя факты адносін, аднолькавыя паўсюдна.) Дык вось Яўмен Ярыга, па сутнасці, абкрадвае самога сябе. Як і яго аднавяскоўцы. Але перажыць сваю светлую хвіліну, зорнае імгненне яму ўдаецца. Ён ловіць самага вялікага карпа ў сажалцы ці, дакладней, карпіху, якую ніхто вылавіць не мог. І — адпускае на волю ў згодзе са сваім разуменнем, з вясновай прыродай, што дае жыццё ўсяму яшвому. Яўмену добра, ён адчувае суладнасць сваю са светам: «Нешта радаснае і прыгожае выспявала пад гэтымі маладымі майскімі зоркамі».

У В. Карамазава адзін з герояў рамана «Пушча», маленькі Юрась, пытаецца: «Дзед Гарох, а навошта небу столькі зорак? Дробным макам павысыпалі».— «Трэба, Юрась. Каб душа душу бачыла».— «І птушыную і звярыную?» — хоча ведаць хлопчык.

Вось гэтую і птушыную і звярыную душу ўмеюць адчуць нашы пісьменнікі вельмі тонка. Асабліва, мне здаецца, В. Карамазаў — калі мець на ўвазе яго «Пушчу», многія апавяданні, і В. Казько — у аповесці «Цвіце на Палессі груша» і ў рамане «Неруш». І. Пташнікаў — у яго «Алімпіядзе».

Гэта надае асобы каларыт, выразнасць уражання няпростай сацыяльнай праблематыцы гэтых твораў. Вось, здаецца, і душу расліны, і вады, і глебы разумеў Мацвей Роўда, галоўны герой рамана «Неруш». Аднак — адступіўся перад напорыстай нібыта бы відавочнасцю праваты — патрэбна зямля, а не балота, патрэбна паша, людзям патрэбны хлеб. Падалося не так і важным і маларэальным — парушэнне раўнавагі ў прыродзе. Вунь колькі балота з'ела жывога — здароўе людзей, зеляніна дрэў зніклі ў яго ўчэпістай твані. Нішчыць яго. Такая і назва ўзнікла — зона знішчэння.

В. Казько абвастрыў праблему, знарок стварыўшы сі- туацыю-«перевертыш». Асушвае балота меліяратар Мацвей Роўда, застаецца на асушанай зямлі старшыня калгаса Мацвей Роўда. І сам, па свае вочы, бачыць вынік адналінейнага, свайго і не свайго, гаспадарання на зямлі. Як патрэбна ёй разумная і дзейсная любоў, любоў сына, далікатная, пяшчотная і руплівая. Бачыць, што прыроду такі трэба пераўтвараць, дбаючы пра кожную дробязь. Прырода ўмее быць удзячнай, але ж і кара яе страшная. За дзесяцігоддзі не вернеш страчанае.

Мацвей Роўда пра гэта здагадваўся і да тарфяной віхуры, яшчэ падчас самога працэсу асушэння, слухаючы довады гідрагеолагаў, што Палессю «пастаянна, хранічна, катастрафічна не хапае» вады, што без рэгулявання ўзроўню грунтавых вод немагчыма разумнае «аблагароджванне зямлі». Але «Мацвей слухаў усе гэтыя спрэчкі і, здаецца, быў і не быў на той нарадзе». Бо яго клопат быў іншы, «просты і зразумелы», «датычыўся хлеба надзённага». Просты і зразумелы, таму што лёгка ўявіць клопат старшыні калгаса, што хоча зямлі, дырэктара рыбгаса — якому сажалка для рыбы патрэбна. А тут нейкія адцягненыя разважанні: грунтавыя воды, эрозія, карозія. Спрацоўваў той самы трывалы стэрэатып — браць у прыроды. не дзеля забавы ж — дзеля людзей. Іх дабрабыту.

Памылкі такія — у маштабах дзяржаўных — дорага каштуюць. І робяць іх героі зусім не адмоўныя. Станоўчыя? Так, як быццам — калі глядзець на асобу Мацвея Роўды з боку чыста этычнага. Пра людзей дбае, не пра ўласную карысць. Усім сэрцам любіць Палессе, родную вёску. Чалавек ён актыўнага, сацыяльна значнага дзеяння. Але ж як паглядзець на ляноту яго думкі? На жорсткую цану яго ўчынкаў?

Перейти на страницу:

Похожие книги

60-е
60-е

Эта книга посвящена эпохе 60-х, которая, по мнению авторов, Петра Вайля и Александра Гениса, началась в 1961 году XXII съездом Коммунистической партии, принявшим программу построения коммунизма, а закончилась в 68-м оккупацией Чехословакии, воспринятой в СССР как окончательный крах всех надежд. Такие хронологические рамки позволяют выделить особый период в советской истории, период эклектичный, противоречивый, парадоксальный, но объединенный многими общими тенденциями. В эти годы советская цивилизация развилась в наиболее характерную для себя модель, а специфика советского человека выразилась самым полным, самым ярким образом. В эти же переломные годы произошли и коренные изменения в идеологии советского общества. Книга «60-е. Мир советского человека» вошла в список «лучших книг нон-фикшн всех времен», составленный экспертами журнала «Афиша».

Александр Александрович Генис , Петр Вайль , Пётр Львович Вайль

Культурология / История / Прочая документальная литература / Образование и наука / Документальное
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 2
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 2

«Архипелаг ГУЛАГ», Библия, «Тысяча и одна ночь», «Над пропастью во ржи», «Горе от ума», «Конек-Горбунок»… На первый взгляд, эти книги ничто не объединяет. Однако у них общая судьба — быть под запретом. История мировой литературы знает множество примеров табуированных произведений, признанных по тем или иным причинам «опасными для общества». Печально, что даже в 21 веке эта проблема не перестает быть актуальной. «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, приговоренного в 1989 году к смертной казни духовным лидером Ирана, до сих пор не печатаются в большинстве стран, а автор вынужден скрываться от преследования в Британии. Пока существует нетерпимость к свободному выражению мыслей, цензура будет и дальше уничтожать шедевры литературного искусства.Этот сборник содержит истории о 100 книгах, запрещенных или подвергшихся цензуре по политическим, религиозным, сексуальным или социальным мотивам. Судьба каждой такой книги поистине трагична. Их не разрешали печатать, сокращали, проклинали в церквях, сжигали, убирали с библиотечных полок и магазинных прилавков. На авторов подавали в суд, высылали из страны, их оскорбляли, унижали, притесняли. Многие из них были казнены.В разное время запрету подвергались величайшие литературные произведения. Среди них: «Страдания юного Вертера» Гете, «Доктор Живаго» Пастернака, «Цветы зла» Бодлера, «Улисс» Джойса, «Госпожа Бовари» Флобера, «Демон» Лермонтова и другие. Известно, что русская литература пострадала, главным образом, от политической цензуры, которая успешно действовала как во времена царской России, так и во времена Советского Союза.Истории запрещенных книг ясно показывают, что свобода слова существует пока только на бумаге, а не в умах, и человеку еще долго предстоит учиться уважать мнение и мысли других людей.Во второй части вам предлагается обзор книг преследовавшихся по сексуальным и социальным мотивам

Алексей Евстратов , Дон Б. Соува , Маргарет Балд , Николай Дж Каролидес , Николай Дж. Каролидес

Культурология / История / Литературоведение / Образование и наука