Слова сияния

— Мы скажем паршменам, чтобы они опустили вас на минутку, — сказал Ватах. — Нужно поспрашивать и выяснить, где кронпринц.

— Хорошо.

Она ждала с нетерпением. Должно быть, они отправили с поручением хозяина паланкина — Ватах нервничал не меньше ее при идее послать одного из своих людей в военный лагерь в одиночку. В конце концов Шаллан услышала приглушенный разговор снаружи, и Ватах вернулся, скрипя ботинками по камню. Она отдернула занавеску и посмотрела на него.

— Далинар Холин с королем, — доложил Ватах. — Все кронпринцы там же.

Он выглядел обеспокоенным, когда повернулся к лагерю.

— Ветра надули что-то необычное, ваша светлость. — Он прищурился. — Слишком много патрулей. Куча солдат снаружи. Хозяин паланкина ничего не скажет, но, судя по разговорам, недавно что-то случилось. Что-то смертельно опасное.

— Тогда отведите меня к королю, — ответила Шаллан.

Ватах изменился в лице. Король Алеткара был, вероятно, самым могущественным человеком в мире.

— Вы ведь не собираетесь его убивать? — тихо спросил дезертир, наклонившись вперед.

— Что?

— Полагаю, это хорошая причина, по которой именно женщина... ну, вы понимаете. — Он избегал ее взгляда. — Подобраться поближе, призвать ту штуку и пронзить его насквозь до того, как кто-нибудь поймет, что случилось.

— Я не собираюсь убивать вашего короля, — сказала Шаллан удивленно.

— Мне все равно, если даже собираетесь, — тихо ответил Ватах. — Я в какой-то мере почти надеюсь на это. Наш король, он — ребенок, напяливший одежды отца. В Алеткаре все только ухудшилось с тех пор, как он занял трон. Но мои люди... Нам будет трудно убраться прочь, если вы выкинете что-то подобное. По-настоящему трудно.

— Я сдержу свое обещание.

Он кивнул, и она опустила занавеску паланкина. Отец Штормов! Дать женщине Клинок Осколков, приблизить ее... Кто-нибудь пробовал такое? Должны были пробовать, хотя ее затошнило от одной мысли о подобных вещах.

Паланкин повернул на север. Путь через лагеря занял много времени; они были огромны. В конце концов Шаллан выглянула наружу и увидела с левой стороны высокий холм с каменным строением, расположившимся и на вершине, и внутри скалы. Дворец?

Что, если она все же убедит светлорда Далинара принять ее и доверить ей исследование Джасны? Какое она займет место в доме Далинара? Младший писец, которого не особенно принимают в расчет или просто игнорируют? Именно так она провела большую часть своей жизни. Неожиданно Шаллан обнаружила в себе страстную решимость не позволить ничему подобному случиться снова. Ей требовались свобода и финансирование, чтобы изучать Уритиру и расследовать убийство Джасны. Шаллан не устроит ничто другое. Она не может принять ничего другого.

«Так позаботься об этом», — подумала она.

Если бы все было так легко, как хотелось. Когда паланкин двинулся вверх по серпантину, ведущему во дворец, новая сумка из вещей Тин покачнулась и ударила ее по ноге. Шаллан подняла ее и пролистала лежащие внутри рисунки, наткнувшись на измятый набросок Блута, каким она его изобразила. Герой, а не раб.

— М-м-м-м... — прогудел Узор с соседнего сидения.

— Этот рисунок — ложь, — сказала Шаллан.

— Да.

— И все же не совсем. То, кем он стал в итоге. В какой-то степени.

— Да.

— Так что такое ложь и что такое правда?

Узор тихо зажужжал сам с собой, как довольная громгончая перед камином. Шаллан коснулась рисунка, разглаживая его. Затем вытащила папку с набросками и карандаш и начала рисовать. В покачивающемся паланкине сделать это было нелегко; набросок не станет ее лучшей работой. И все же пальцы двигались по листу с энергией, которую она не ощущала уже несколько недель.

Сначала грубые штрихи, чтобы зафиксировать образ в голове. На этот раз она не копировала воспоминание. Она искала что-нибудь неопределенное: ложь, которая может стать реальностью, если она правильно ее представит.

Шаллан яростно царапала бумагу, склонившись над наброском, и вскоре перестала чувствовать ритм шагов носильщиков. Она видела только рисунок, ощущала только эмоции, которые выплескивала на лист бумаги. Решительность Джасны. Уверенность в себе Тин. Чувство правоты, которое она не могла описать, но могла срисовать со своего брата Хеларана, лучшего человека, которого она знала.

Все эти чувства перетекали из нее в карандаш и на бумагу. Штрихи и линии, которые становились тенями и узорами, превращающимися, в свою очередь, в фигуры и лица. Быстрый набросок, торопливый, но живой. Он изображал Шаллан — уверенную в себе молодую женщину, стоящую перед Далинаром Холином, каким она его представляла. Шаллан одела его в Доспехи Осколков, он и его окружение изучают юную веденку с пронзительным оцепенением. Она стоит прямо, вытянув в их сторону руку, и говорит с уверенностью и силой. Никакого трепета. Никакого страха или агрессии.

«Такой я могла бы стать, — подумала Шаллан, — если бы дома меня не вырастили в страхе. Так что это та, кем я буду сегодня».

Не ложь. Другая правда.