Слова. Том I. С болью и любовью о современном человеке

– Делая так с верой и от сердца, они и старших ставят на своё место. Я был знаком с одной девушкой, которая носила чёрное платье с длинными рукавами. Какое же у неё было благоговение! Как-то раз одна шибко моднючая старуха начала её упрекать: «И не стыдно тебе, молоденькой девушке, ходить в чёрном и с длинными рукавами?» – «Раз вы, пожилые, не даёте нам таких примеров, – ответила ей девушка, – то, по крайней мере, будем одеваться в чёрное мы, молодые». Так она поставила старую модницу на место.

Видишь как: какая-то женщина хоронит мужа и тут же одевается в яркую одежду. Что тут скажешь? А вот моя сестра, оставшись вдовой двадцати трёх лет от роду, уже не снимала чёрного платья до самой своей смерти. Для меня блаженны не те броско одетые горемычницы, что проводят греховную – «броскую» – жизнь, а те вдовы, которые в сей жизни, пусть и не по своей воле одевшись в чёрное платье, живут белой, светлой жизнью и не ропща славословят Бога.

Сегодня не отличить мужчину от женщины

Однажды к премудрому Соломону желая его испытать, привели детей – совершенно одинаково одетых мальчиков и девочек, с тем чтобы он отличил одних от других. Соломон отвёл детей к источнику и велел им умыться. Наблюдая, как дети умывались, он разделил их. Девочки аккуратно, стыдливо прыскали водой в глаза, тогда как мальчики смело плескали воду в лицо и били по ней ладошками[217].

Сегодня мужчины стали настолько женоподобны, что часто в них и не различить мужчин. В старое время на расстоянии пятисот метров можно было отличить мужчину от женщины. Сейчас иногда не отличишь и вблизи. Не поймёшь: мужчина перед тобой? женщина? Поэтому пророчество и говорит, что придёт время, когда нельзя будет отличить мужчину от женщины[218]. Старец Арсений Пещерник как-то спросил одного длинноволосого юношу: «Так кто же ты есть? Мальчик ты или девочка?» Сам старец не мог этого понять. Раньше на Святой Горе таких стригли. Сейчас приезжают какие есть… Но я их стригу: ножницами, которыми обрезаю шерсть, когда плету чётки. Знаете, скольких я уже обстриг! Я стригу их во дворе за стеной алтаря. Когда приходят такие длинноволосые, я говорю им: «Вот хорошо! А то у меня есть несколько лысых знакомых и я обещал приклеить им шевелюры. Окажите любовь, дайте вас обстричь! Что поделать, я ведь дал людям слово».

– Соглашаются, геронда?

– Зависит от того, как им об этом сказать. Я ведь не налетаю на них с криками: «Что за срамотища такая! Как вам не стыдно! Вы не чтите это священное место!» – но говорю: «Слушайте, парни, ведь этими волосами вы оскорбляете своё мужское достоинство. Если вы увидите, как гвардеец почётного караула марширует по площади Согласия с дамским ридикюлем, как вы на это посмотрите? Ну, скажи, приличествует ли гвардейцу ридикюль? Давай острижём твои волосы!» И стригу. Знаете, сколько я собираю волос! Иногда, если кто-нибудь из них заартачится и начнёт всякие «почему» да «зачем», я отвечаю: «Что ещё за „почему“? Разве я не монах? Вот и совершаю „постриги“. Ведь это моя работа». Всё дело в том, как это преподнести. Ребята смеются, а это мне и нужно. После этого я их стригу. Нет, имена при «постриге» не меняю. Только одному малому дал имя «Досто́йно есть», потому что, когда я совершал его «постриг», неподалёку проходил крестный ход с иконой «Досто́йно есть»! А как бывают рады родители моих «постриженников»! Знаешь, сколько благодарных родительских, материнских писем мне приходит? У! Только за это простит меня Бог!

Сейчас ещё взяли моду обстригать на голове волосы, а сзади оставлять хвостик. «Эй, орлы! – спрашиваю, – какой же в этих хвостах смысл?» – «Мы, – отвечают „орлы“, – оставляем хвосты, чтобы на нас обращали внимание». – «Чудики вы, чудики, – говорю я им, – да у людей сегодня столько проблем, что они не будут обращать на вас внимания, даже если вы станете им за это платить!» А другие, здоровенные дылдищи, носят в ушах серёжки. Сколько же я поснимал с них этих серёжек!

– А некоторые, геронда, носят только одну серёжку.

– Одну серьгу носят анархисты. Одна серьга в ухе – символ анархии. Они надевают эту серьгу не для того, чтобы украсить себя, как женщины. Они протыкают своё ухо и надевают серьгу в знак протеста. Как-то ко мне в каливу пришёл отец с сыном двадцати двух лет – длинноволосым, с бородой и серёжкой в ухе. «Неприличны парням серёжки, – сказал я ему. – Многие вас понимают неправильно. Мне это объяснять не нужно, но люди-то ведь не знают, что вы анархисты, и понимают это неправильно». После он снял серёжку и отдал её мне. Она была золотая. «Отдай её, – говорю, – ювелиру, чтобы он сделал тебе нательный крестик».

– Некоторые, геронда, носят серьгу даже в носу.