Слова. Том I. С болью и любовью о современном человеке

А ещё одного забрали в армию, но он убежал и приехал на Святую Гору. Пришёл ко мне в каливу и сказал: «Я хочу стать монахом». – «Возвращайся, – говорю, – в армию, отслужи свой срок!» – «Армия! – отвечает он. – Армия – это тебе не то что родимый дом!» – «Большое, – говорю, – тебе спасибо, голова молодецкая, что ты мне об этом сказал. Вот ведь оно оказывается как! Раньше-то ведь я об этом и не догадывался! Теперь и другим буду об этом говорить!» А родные парня всё это время его разыскивали. Через несколько дней он снова пришёл ко мне в каливу. Была Фомина неделя, раннее утро. «Ты мне нужен», – говорит. «Что ты хочешь? – спрашиваю я. – Ты на Литургии где был?» – «Нигде», – отвечает. – «Сегодня, – говорю, – Фомина неделя, в монастырях служили бдения, а ты никуда не пошёл? И хочешь стать монахом! Где же ты проболтался?» – «Я, – говорит, – переночевал в гостинице. Там спокойно, тихо, в монастырях всю ночь такой гвалт!» – «Ну и что же, – спрашиваю, – ты теперь намерен делать?» – «Я, – говорит, – думаю податься на Синай, потому что стремлюсь к жёсткой, суровой жизни». – «А ну-ка, – говорю, – потерпи маленько». Захожу в келью, беру пасхальный кулич, который кто-то мне принёс, и опять выхожу к нему. «Вот, – говорю, – держи! Этот кулич очень мягкий, как раз для жёсткой, суровой жизни, к которой ты так стремишься. Бери и уходи!» Такова-то нынешняя молодёжь. Сами не знают, чего хотят. Не могут вытерпеть ни малейшего стеснения. Как же после этого они смогут пожертвовать собой?

Я помню, в армии, если возникала необходимость идти на какое-то опасное задание, только и слышалось: «Господин командир, я пойду вместо него! Ведь он человек семейный – если его убьют, то дети останутся на улице!» Солдаты просили у командира пойти вместо кого-то другого на опасное задание, на передовую. Они радовались оттого, что убьют их, но останется жив какой-нибудь глава семейства, и его дети не осиротеют. А сейчас? Разве встретишь где-нибудь, чтобы человек шёл на такую жертву? Если и встретишь, то крайне редко. Помню, как-то раз мы остались без воды. Командир нашёл по карте место неподалёку, где была вода. Но там засели мятежники. Тогда он говорит: «Есть тут неподалёку вода, но идти очень опасно и света зажигать нельзя. Кто возьмётся сходить и наполнить несколько фляг?» Подскакивает один солдат: «Я пойду, господин командир!» Подскакивает другой: «Я!» За ним – третий. То есть вызвались пойти все! На дворе тьма-тьмущая, без света страшно, аж мороз по коже продирает. Командир растерялся даже: «Вы ведь не можете пойти все!» Я хочу сказать, что о себе не думал никто. Ни один из нас не попытался найти какую-нибудь отговорку, например: «Господин командир, у меня болит нога», или «у меня болит голова», или «я устал». Мы все хотели пойти за водой, а на то, что наша жизнь подвергалась опасности, мы внимания не обращали.

Нынешний дух – дух теплохладности. Мужество, жертвенность совершенно отсутствуют. Нынешней ущербной логикой люди всё перевели в другую систему измерений. И видишь оно как: раньше люди шли в армию добровольцами, а сейчас, не желая служить, достают себе справку, что они психически больные. Прикладывают все силы к тому, чтобы не идти в армию. Разве раньше было хоть что-то подобное? У нас в армии был один лейтенантик, всего двадцати трёх лет от роду, но какой же он был молодчина! Однажды ему позвонил его отец, отставной офицер, и сказал, что намерен попросить кого-то, чтобы с передовой этого парня перевели в тыл. Ох, как же раскричался лейтенант, когда тот ему об этом сказал! «Как же тебе не стыдно, отец, говорить такое? Это трутни отсиживаются в тылу!» В этом человеке была искренность, честность и отвага настолько исключительная, что она даже переходила границы – он бежал в атаку впереди других. Вся его шинель была насквозь изрешечена пулями, но, несмотря на это, он остался в живых. А увольняясь в запас, он взял эту шинель с собой, на память.

Нерассудительная родительская любовь делает детей ни на что не годными