Слова. Том I. С болью и любовью о современном человеке

– Если они осознают то, что вели себя нехорошо, то Христос поможет им. То есть если в человека войдёт добрая обеспокоенность, то вопрос можно считать закрытым. Но как исправятся такие дети, если, став монахами, они по-прежнему считают себя правыми и говорят об игумене или игуменье: «Что у нас за диктатор? Где это видано, чтобы такое творилось в нашу эпоху?!» Некоторые монашествующие доходят и до того, что говорят мне подобные глупости.

Мало-помалу уважение совершенно сходит на нет. Ко мне в каливу приходят молодые ребята, и большинство из них сидят нога на ногу, а старым людям некуда присесть. А другие, видя чуть подальше свободные пеньки для сидения, ленятся пройти два шага, перенести их поближе и сесть. Я сам должен ворочать для них эти пеньки. И даже видя, как я их несу, они не подойдут и не возьмут их у меня. Хотят попить воды, но сами не хотят пройти нескольких метров, чтобы её зачерпнуть. Я сам должен принести им и по второй кружке. Нет, правда, меня поражает: приходят группы по тридцать здоровенных парней, глядят на то, как я, ковыляя, несу большую коробку лукума, бидон с водой, кружки, чтобы их же и напоить, но ни один из них даже не шелохнётся, чтобы мне помочь. А пропахший порохом генерал-майор, сидящий рядом с ними, встаёт и спешит мне на помощь! Молодёжь думает, что в афонской каливе к ним тоже подойдёт официант и обслужит их – подобно тому, как он подходит где-нибудь в ресторане или в гостинице. Раз пять-шесть я даже проделал такую штуку: шёл за бидоном, с трудом ковылял, приносил им воду и выливал её на землю у них перед носом! «Воды-то, парни, я вам принести могу, – говорил я им, – да только она вам не на пользу пойдёт!»

В городском транспорте видишь, как дети сидят, а пожилые люди стоят. Молодые сидят нога на ногу, а взрослые люди поднимаются, чтобы уступить место старикам. Молодые свои места не уступают. «Это место, – говорят, – мною оплачено». Сидят и ни на кого не обращают внимания. А какой дух был в прежние времена! По обеим сторонам узеньких улочек сидели женщины, и когда мимо проходил священник или пожилой человек, они вставали. И детей своих тоже приучали к этому.

Сколь же часто я прихожу в негодование! Приходится видеть, как беседуют пожилые, степенные, заслуженные люди, а молодые наглецы беззастенчиво вмешиваются в разговор, прерывают его, несут всякую чушь и ещё считают это достижением. Делаю знак, чтобы они прекратили, но те не обращают на это никакого внимания. Чтобы остановить, приходится выставлять их на посмешище – иначе будут продолжать своё. Ни в каком отечнике или патерике не написано, чтобы молодые люди подобным образом разговаривали со старшими. В Отечнике написано: «Рече́ ста́рец», а не «Рече юнец». В старое время младшие молчали в присутствии старших и радовались, что молчали. Они даже не садились там, где сидели старшие. Юные той эпохи отличались застенчивостью, скромностью, благоговением, говоря со старшими, они заливались румянцем. А уж если бы кто-то из детей того времени нагрубил родителям, то он от стыда и на базаре не смел бы появиться! А на Святой Горе монах не участвовал в хоровом торжественном пении, если его борода ещё не была седой. А сейчас видишь, как в хоры собираются и послушники, и кандидаты в послушники… Ладно, что делать – но пусть, по крайней мере, выучатся вести себя с уважением к старшим и с благоговением.

Можно услышать и такое: воспитанник Афониады заявляет ректору, который облачён архиерейским саном: «Владыко ректор, мы с вами будем говорить как равный с равным». Да-да, доходят уже до этого! И худо то, что потом этот юнец не понимает, что здесь плохого, упорствует: «Ну и что я такого сказал? Не понимаю». Вместо того чтобы попросить владыку ректора: «Прошу прощения, благословите мне высказать один помысел; но, может быть, то, что я скажу, будет и глупостью», подросток как ни в чём не бывало заявляет: «У тебя своё мнение, а у меня своё». Тебе понятно? К несчастью, этот дух проник и в духовную жизнь, и в монашество. Слышишь, как послушники жалуются: «Я говорил об этом старцу, но он меня не понимает. Хотя я напоминал ему об этом неоднократно!» – «Слушай-ка, – говорю я, – да как же у тебя язык-то поворачивается говорить это „неоднократно“? Ведь тем самым ты словно говоришь: „Старец так и не исправился“». – «Ну а что, – отвечает, – разве я не могу выразить своего мнения?» Когда слышишь такое, просто взрываешься. А под конец он ещё тебя спрашивает: «Что, расстроился? Ну прости меня». То есть я должен его простить не за то, что он сказал, а за то, что у меня кровь ударила в голову!

Люди дошли уже до того, что судят Бога

– Геронда, а тенденция судить всех и вся была у людей всегда или же она появилась только в нынешнем молодом поколении?