Именно Асбьёрнсен поставил огромную задачу — создать нечто подобное вкладу братьев Гримм в Германии: когда он узнал об этих двух фольклористах у себя на родине, это было одним из самых сильных впечатлений в его жизни. Так что мы можем с полным правом утверждать, что норвежское собрание сказок во многих отношениях так же ценно, как и немецкое, а также то, что оно было менее насыщено жестокостью, хотя и в норвежских сказках достаточно сильных сцен.
Нет сомнений, что собрание этих сказок было велением времени. Когда был представлен первый том, он был встречен скептически, говорили, что эти сказки известны всем с детства и в них нет ничего примечательного!
«Норвежские критики были растеряны: а надо ли было публиковать нечто подобное? И только признание за пределами родины (в том числе и братьями Гримм) вынудило признать их на родин». А что касается языка и стиля, то, как утверждает Хёль, «это была настоящая революция, которую с невозмутимым спокойствием произвели два собирателя сказок: они заложили основу норвежского риксмола. Время работало на сказки. Они внесли новые представления об образе мыслей норвежцев, их самобытности, норвежской повседневной жизни — нынешней и прошлой, — или, точнее, они сохранили нам множество реалий, которые без них мы, возможно, забыли бы. Они дали импульсы многим нашим замечательным художникам, и эти художники в свою очередь заставили сказки жить новой жизнью. Это истинный клад, источник, из которого черпают радость норвежские дети начиная с 1840 года и до наших дней, и надеюсь, его хватит еще не на одно поколение».
Исследователи делят сказки по жанровому признаку. У нас есть волшебные сказки, которые жили своей жизнью в устах народа, каждая в своей местности, и отмечены ее колоритом; у нас есть сказания, например такие, как «Блин»; сказки о странствиях, такие, как «Большой Пер и Маленький Пер», повторяющие тему сказки Х. К. Андерсена «Большой Клаус и Маленький Клаус».
Впрочем, оставим это деление. Возьмем несколько характерных черт из сказок о тех временах, когда королей было столько, сколько больших поместий. О Пейке рассказывается, что он шел и шел, пока не попал в королевское поместье. Он увидел короля, разумеется, тучного и широкоплечего, с короной на голове. Или взять всех этих женщин, которые были умнее и упрямее своих мужей. Или двух обманщиц, которые одурачивают своих мужей в гротескной ситуации в сказке «Глупые мужья и ведьмы».
Впрочем, не будем спешить. Возьмем для начала другую общую черту многих сказок: сатира на глупость власть имущих и ученых-церковников, триумф маленького человека, когда он достигает успеха практической сметкой и плутовством. Возьмем, к примеру, сказку «Угольщик». «Жил-был однажды угольщик, у которого был сын — тоже угольщик… Был он бездельник и кутила. Но за словом в карман не лез и любил резать правду-матку». Благодаря своей хитрости и острословию мошенник становится правой рукой короля! Это — самая едкая сатира на иерархию, на «существующие порядки», какую можно только придумать.
«Пастор и звонарь» в какой-то степени напоминает «Угольщика». Звонарь здесь играет роль угольщика. Пастор опять оказывается одураченным. В другой сказке, «История о пасторе», пастор жаден и ленив. Но он и наказан за это. Да, почтения к пасторам наши сказки не питают, это уж точно.
Одно время много писали и говорили, что «мораль» в наших сказках едва ли была очень «высока». Про Аскелада говорили, что он не являл собой идеала усидчивости и предприимчивости, то есть того, что может послужить замечательным примером для подрастающего поколения.
А по отношению к окружающим? В отличие от своих более ученых и вздорных братьев Аскелад имеет что-то за душой. Но справедливости ради надо отметить, что он, конечно, не всегда выступает в качестве образца для подражания.
Небезынтересно, что короткий рассказ «Мальчик и черт» записан Йоргеном My. Он естественным образом наводит на мысль о других коротких рассказах, поразительно убедительных как в ритмическом, так и в содержательном плане. Они относятся к жанру, который позднее стали называть «crazy»[25]
. Например, сказка «Как заяц женился».«Жил был заяц, он гулял по лесу.
„Ура, гей, гоп!“ — кричал он, скакал и прыгал и вдруг, перекувырнувшись, встал на задние лапы.
Тут появилась лисица.
„Добрый день, — сказал заяц. — Я так счастлив сегодня, потому что я женился, так и знай“.
„Это хорошо“, — сказала лисица.
„Не так уж и хорошо, ведь досталась-то мне старуха, да к тому же и ведьма“, — сказал он.
„Плохо дело“, — сказала лисица.
„Не так уж и плохо, — сказал заяц. — Ведь я получил за нею богатое приданое, и у нее есть изба“.
„Хорошо“, — сказал лисица.
„Не так уж и хорошо, — сказал заяц. — Изба-то сгорела, а заодно и все, что у нее было“.
„Плохо дело“, — сказала лисица.
„Не так уж и плохо, в конце концов, — сказал заяц. — Ведь она сгорела вместе с женой“».
Поучительно? Не очень. Логично? До сумасшествия.
Удовлетворяют ли подобные сказки требованию достоверности? К счастью, нет. Правдоподобие — враг правды и поэзии.